Журнал «Вокруг Света» №01 за 1981 год - Вокруг Света

Крыланы обживаются

Городская школа великодушно предоставила в наше распоряжение новехонькое классное помещение площадью три на шесть метров, еще не освоенное жадными до знаний юными островитянами. Мы заключили, что свежепокрашенный и нарядно убранный класс как нельзя лучше подходит для содержания крыланов, набросали на пол ветки и развесили проволочные подносы для привезенного с Маврикия вороха фруктов. Решили предоставить самцам свободно летать по классу, а самок, когда поймаем, держать. в корзинках. Не желая прослыть женоненавистником, спешу уточнить, что кажущаяся дискриминация всецело объяснялась тем, что самки были для нас несравненно ценнее самцов, и мы приготовились беречь их, как зеницу ока.

В конце дня мы возвратились на прогалину к нашим двум верным помощникам, сторожившим крыланов, и в свете угасающей зари взобрались на утес, с которого было видно колонию. В целом крыланы вели себя спокойно, хотя сон их временами прерывался, и они весьма проворно меняли положение, ловко цепляясь за ветки когтистыми пальцами. Иногда то один, то другой снимался с дерева и вяло летал по кругу, чтобы затем вернуться на старое место или повиснуть на другой ветке. Царила почти полная тишина, лишь изредка завязывалась перебранка, когда какой-нибудь крылан случайно начинал теснить спящего товарища.

Впрочем, был в колонии один отнюдь не тихий экземпляр — толстый детеныш, которого мы окрестили Эмброузом. Мамаша не желала больше выкармливать его, а Эмброуза это никак не устраивало. Хотя детеныш размерами почти сравнялся с родительницей, он считал себя вправе по-прежнему висеть на ней и сосать материнское молоко, когда вздумается. А так как мамаша твердо стояла на своем, Эмброуз изливал свое негодование в отвратительных капризных звуках. Визжа и пища, он гонял злосчастную родительницу с ветки на ветку, норовя зацепиться за нее передними конечностями, и после каждой неудачной попытки давал выход своей досаде в злобных криках. Безобразный концерт прерывался лишь с те минуты, когда мамаша, не выдержав нервного напряжения, снималась с ветки и перелетала на другое дерево. Тут Эмброуз поневоле смолкал на короткое время, потому что все силы его уходили на то, чтобы собраться с духом и лететь следом за ней. В конце концов он настигал родительницу и, передохнув, снова принимался визжать и вязаться за ней.

— До чего же мерзкий отпрыск, — сказала Энн. — Будь у меня такой, я бы убила его

— Его место в школе-интернате, — рассудительно заметил Джон.

— Тогда уж скорее в исправительной колонии, — возразила Энн.

— По мне, так лишь бы он нечаянно не попал в наши сети, — вступил я. — Вот уж кого я сразу отпущу на волю, пусть даже это будет самочка.

— Точно, — сказал Джон — Не дай бог целыми днями слушать этот визг.

Когда стемнело, мы спустились в нашу лиственную обитель и провели ночь в обществе настойчивых гигантских улиток, нескольких миллионов комаров и парочки воинственно настроенных здоровенных многоножек. Крыса не показывалась, из чего я заключил, что она отсиживается в норе, оправляясь от нервного потрясения.

Утром обнаружилось, что пойманы еще две летучие мыши, и обе, к нашей радости, были самками. Мы извлекли их из сетей и со всеми предосторожностями отвезли в классное помещение. Первые наши узники прекрасно освоились, по всему классу были разбросаны фрукты, пол покрыт толстым слоем помета.

На следующий день нам предстояло в два часа вылететь на Маврикий, из чего следовало, что мы должны успеть с утра пораньше отловить недостающее до полной квоты количество крыланов. Успех всего предприятия, что называется, висел на волоске, и мы облегченно вздохнули, когда зеленоватый рассвет озарил попавшихся в сети тринадцать крыланов, в числе которых были и столь нужные нам самки. Всего мы отловили двадцать пять крыланов, так что можно было отпуск ять на волю семь самцов. Собрав заключительный улов и разместив пленников по отдельным корзинкам, мы свернули сети и в последний раз поднялись по каменистой тропе. Покидая Каскад Пиджен, мы слышали, как Эмброуз продолжает канючить, приставая к своей родительнице. Поистине, этот крылан был твердо намерен сделать все от него зависящее, чтобы не вымереть.

Доставив в классное помещение последнюю партию, мы приступили к проверке самцов, чтобы отобрать для своей колонии взрослых и молодых в надлежащем соотношении. За тем посадили в корзинки лишних, от везли их к устью Каскад Пиджен и, выбрав место повыше, стали одного за другим подбрасывать в воздух. Каждый из них сразу взял курс на расположенную в долине колонию. Дул довольно сильный встречный ветер, и мы с интересом отметили, что крыланам было нелегко с ним справиться, они то и дело опускались по пути на дерево, чтобы передохнуть. Мы спрашивали себя, каково то им приходится, когда зарядит буря на три четыре дня, а то и на неделю.

После этого, разместив по корзинкам отобранные экземпляры, мы на правились в аэропорт и погрузили необычный багаж в кабину. Представитель иммиграционных властей и полицейский приветливо помахали нам на прощание, самолет разогнался на пыльной дорожке и взлетел над рифом. Я с грустью покидал Родригес — он произвел на меня впечатление очаровательного и неиспорченного уголка природы. Хоть бы он еще долго таким оставался. А то ведь стоит туристам открыть этот остров, как его постигнет тот же удел, что и множество прекрасных уголков.

Приземлившись на Маврикии, мы отвезли крыланов в оборудованные вольеры в Блэк-Ривере. Они отлично перенесли путешествие и быстро освоились на новом месте. Вися под проволочной крышей, обменивались негромким чириканьем, а заготовленный для них разнообразный корм пользовался большим успехом. Воодушевленные удачей, мы вернулись в свою гостиницу, приняли ванну и отправились обедать. Когда дошло до сладкого, официант осведомился что мне подать.

— А что у вас есть? — спросил я.

— Есть чудесные фрукты, сэр, — ответил он.

Я посмотрел на него. Да нет, на розыгрыш непохоже.

— Какие именно? — спросил я.

— Мы получили отличные спелые плоды джак, сэр, — горячо произнес он.

Я попросил принести сыру.

Перевел с английского Л. Жданов

Несостоявшийся рай

По дороге из Рамаллаха в Иерусалим в машину подсаживается измученный израильский солдат. Он возвращается с очередного сбора резервистов, который проходил на бурлящем Западном берегу. Это были для него три недели бесконечных патрулей, отвратительной кормежки, когда кусок в рот не лезет, бессонных ночей, проклятий, а то и камней от арабов. «Я сыт по горло», — сердито говорит он, подкрепляя свои слова красноречивым жестом.

Палестинцы, еврейские поселенцы, армия, журналисты — ему наплевать на всех. «Вернусь домой, жена потребует денег — цены-то все время растут. На работе шеф будет ворчать, что за мной накопилась куча несделанного. Сын начнет канючить, чтобы я купил ему новый костюм. Разве это жизнь? А ведь за нее мы платим шестидесятипроцентный подоходный налог и никогда не знаем, что будет завтра».

Постепенно солдат успокаивается и, сжимая в одной руке автоматическую винтовку, а в другой букетик цветов для жены, пытается объяснить, каким образом большинство израильтян все же умудряются — нет не жить — существовать в таких условиях. «Мы отключаемся, — устало цедит он, — Выключаем из сознания наших вздорных политиканов, вечно грызущихся между собой. Еще на год забываем об армии. Какое нам дело до «Великого Израиля», ООН и палестинской автономии? Мы стремимся, чтобы просто день проходил за днем. Разве мы хотим так уж много?»

Конечно, в этой безрадостной картине, нарисованной солдатом, сказываются накопившиеся усталость и казарменная скука. Но так смотрит на вещи вовсе не он один. Израильтяне всегда отличались своей склонностью ныть и жаловаться. Жаловаться на все на цены и налоги, на своих политических деятелей и соседей. Но раньше это было все-таки жизнеспособное общество. Сегодня его целиком, снизу доверху, разъедает ржавчина отчаяния и цинизма, пронизывающая все аспекты повседневной жизни.

Причина этого кроется отнюдь не в каком-то конкретном политическом недовольстве, хотя и его хватает, и даже не в неуверенности в завтрашнем дне по мере того, как усиливается террор и все больше крови льется на Западном берегу. Она лежит во всеобщем чувстве обреченности, растущей убежденности, что Израиль уже не тот, что о« изменился к худшему.

Пока еще этот процесс не слишком бросается в глаза стороннему наблюдателю. На каждого резервиста, отказывающегося по моральным соображениям проходить службу на захваченных у арабов территориях, приходятся сотни тех, кто, подобно этому солдату, надевает погоны, думая про себя: «Оттрублю свои три недели, и пошли все к черту». Но бацилла горечи и недовольства уже посеяна. Она растет и заставляет звучать колокола тревоги в таких бесконечно далеких от всего этого ячейках израильского общества, как высшее военное командование и преподаватели классической музыки. Первое обеспокоено появлением острых идеологических и дисциплинарных проблем в армии. Вторые с горечью видят, что их самые одаренные ученики начинают покидать страну.