Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого - Бен Хеллман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
История болезни
Лёвино здоровье тревожит всю семью. Софье Андреевне мрачный вид сына причиняет страдания. Беспокоиться начинает и Толстой. В письме к жене он пишет:
Лëва не поправился, и мне жалко смотреть на него, как из такого жизнерадостного, красивого мальчика сделался такой болезненный. Хотя я надеюсь, что это пройдет. Духом он бодр и весел.
Может, речь идет только об «ослабленной жизненной энергии», типичном для возраста Лёвы? Может, проблемы с желудком можно решить курсом кумыса? Преодолев недоверие к терапевтической силе кобыльего молока и извинившись за капризность, Лёва вместе с сестрой Марией отправляется в мае в Самарскую губернию. Мария вернется менее чем через месяц, Лёва же откажется ехать домой в том же плачевном состоянии. Но и через шесть недель улучшение не наступит. Бездеятельность, несомненно, укрепила нервы, но пищеварение доставляет сплошные мучения. Весы показывают, что за год он потерял целых двенадцать килограммов.
Требуется профессиональное медицинское обследование. По совету Толстого Лёва записывается на прием к доктору Григорию Захарьину, у которого двадцать лет назад лечился отец. Лëве велено беспрекословно выполнять все предписания Захарьина, поскольку единственной инстанцией для жалоб на этого врача был, по мнению Толстого, сам Господь Бог. Захарьин устанавливает диагноз: тяжелая форма нервного расстройства, влияющая на процесс переваривания пищи и работу почек. Лечение включает в себя солевые ванны, промывание кишечника клизмами, минеральную воду и горькие капли после завтрака и ужина. Главное – умеренность, и в питании, и в физических нагрузках. А о кумысе Лёве нужно забыть.
Лёва выполняет все, что рекомендовал Захарьин, но безрезультатно. У Лёвы постоянные перепады между здоровьем и болезнью, оптимизмом и отчаянием. Мысли Софьи Андреевны неотступно вращаются вокруг здоровья сына. При виде желтоватого угрюмого лица она плачет. В приступе отчаяния она находит собственное объяснение сыновьим мукам. Злой дух овладел ее мужем, и каждый попавший под его влияние обречен на погибель. Теперь речь идет о Лёве и дочерях Марии и Татьяне. «Я молюсь днем и ночью», – пишет Софья Андреевна в дневнике. Впоследствие и сам Лёва будет готов согласиться, что его проблемы были следствием попыток принять радикальные взгляды отца.
Лёва ищет сочувствия, Толстой же считает, что сын сам виноват в своем недомогании. Может, это воображаемая болезнь? Явно задетый, Лёва цитирует слова, подтверждающие несерьезное отношение отца к его болезни: «Да помилуй, ты ешь и ходишь, как все, чего же тебе еще?» Когда каждый кусок пищи и каждое движение вызывают боль, такое отношение не может не ранить.
В октябре Лёва снова посещает Захарьина. Диагноз доктор оставляет прежним, но в этот раз дополнительно выписывает рецепт на бром и ляпис. К медицине Лёва относится скептически, и Федор Флеров, другой врач, пользовавший семью, с ним соглашается. «Флеров, которому я это говорил, – объясняет Захарьин, – он сам понимает, что это пустяки и ожидать от лекарств можно мало». Но, с другой стороны, это и не повредит. Более привлекательной выглядит рекомендация переменить климат. Несколько месяцев на Ривьере, вдали от промозглой ветренной Москвы могут пойти на пользу. Идея кажется Лёве отличной, он давно мечтал о путешествии по Европе.
В ноябре 1893 года он выезжает в направлении Канн. В качестве компаньона с ним Владимир Горбачев, молодой врач, знакомый по работе в Патровке. В подробных письмам к домашним Лёва рассказывает о своих впечатлениях. Варшава встретила дождем и туманом, но во многом этот город производит сильное впечатление: «Извозчики с кнутами в ливреях, прекрасные издания иностранных книг в магазинах и учтивость, утонченность, которые видны даже во внешности». По совету Горбачева он покупает балалайку (которую можно считать лекарством) и разговорник для шести европейских языков. Больше всего Лёва сомневается в своем немецком.
Уже в Вене чувствуется Европа. «Все делается чинно, тихо, без крика жандармов, как у нас, хотя в пять раз люднее». Но горожане, конечно, отличаются некоторой холодностью: «Австрийцы, видно, народ сухой и суровый, и нет нашего добродушия ни на улицах, ни в кафе». Иными словами, немного похоже на Петербург. Руссо был абсолютно прав, пишет Лёва отцу: «Вся эта культура – ложь и губит истинную жизнь. Все ни к чему». Читая слова сына, Толстой наверняка удовлетворенно кивает. Когда-то Руссо очень много для него значил.
Лёва проницательно замечает, что под внешним дружелюбием скрыта ненависть, которую разные национальности питают друг у другу. И ничего хорошего это не сулит:
Много и много еще будет столкновений и войн, и Сутнер и конгрессы мира – все это капля в море перед этим средним человеком, который везде царствует в мире со своим самодовольно все разрешившим и понимающим видом и «рылом».
Толстой рекомендует Лёве побеседовать с Бертой фон Зутнер, видным борцом за мир, но случай не представляется. Автора романа Die Waffen nieder! («Долой оружие», 1889) не удается застать ни дома, ни в парламенте, ни в ближайших кафе. Но борьба против милитаризма продолжается, уверяет отца Лёва.
После визита в оперу, где давали «Трубадура» Верди, путешествие продолжается, следующая остановка – в Венеции. К Hotel d’Italie у Гранд-канала Лёва и Горбачев подъезжают на гондоле. Здесь впечатления безоговорочно положительны:
Ну, дешево все удивительно, учтиво, упрощено, гигиенично, холодные комнаты, еда, ходьба пешком, раннее вставание и раннее ложение спать. Здесь можно остаться навсегда.
Двое русских осматривают все обязательные достопримечательности, но Лёва признается:
Но я всегда смотрю на людей больше, чем на памятники, мозаику и капители, и когда около Тинторетто стоит итальянский мальчишка или нищий, или офицер в своем голубом плаще – все живые, настоящие, невольно смотришь на них больше.
Отрадно сообщить домой, что пьесы Толстого «Власть тьмы» и «Плоды просвещения» с успехом идут не только в Милане, но и в Венеции.
В Канны они прибывают в начале декабря. Дорогостоящему Hôtel de la Californie путешественники предпочитают Hôtel Saint Charles, расположенный чуть ниже и ближе к центру и морю. Потом место проживания снова меняется – Лёва чувствует угрызения совести из-за «расточительного» расходования средств семьи – и они размещаются в Hôtel Richelieu.
Первые впечатления от местных жителей положительны. Разговорившийся с извозчиком и пассажирами омнибуса Лёва очарован их дружелюбием и внимательностью. Мы, русские, к такому не привыкли, признается он. Общается
