Герои - Роберт Кормер

«И миллионы лет не встречу я такой, как ты…»

Мы играли в настольный теннис, не ведя счет, просто взад и вперед гоняя шарик, иногда пытаясь делать неправильные подачи. Лэрри закатал рукава своей рубашки, сняв медали и колодки, которые он назвал «боевыми яйцами». Мы проводили игру за игрой, в то время как Николь сменяла пластинку за пластинкой и о чем-то хихикала с Мэри ЛаКруа.

Вечер стал ночью, и Джой ЛеБланк вместе с Луисом Арабелем пожелали всем спокойной ночи, а затем удалилась Мэри и все остальные. Наконец, остались только Лэрри, Николь и я. Он обнял нас обоих.

— Мой любимый чемпион и моя любимая танцовщица, — сказал он. — Найди «Танцуя в темноте», — сказал он Николь.

Когда она вышла, чтобы найти эту пластинку, Лэрри положил руку мне на плечо:

— Поздно, пора домой, Френсис, — сказал он. — Ты выглядишь утомленными… день был длинным.

Но для меня этот день еще не закончился.

— Я не прочь оставаться, — сказал я.

— У нас с Николь будет последний танец, — сказал он. — Только она и я. Это важно, Френсис.

Меня мучил вопрос, многое ли он значил для нее. То, что он нашел способ сделать из нее звезду? Может, он хотел, чтобы она развлекала бойцов на фронте? Для Лэрри ЛаСейла не было ничего невозможного. Его лицо было полно страсти, а его глаза сияли от волнения.

— Ты лучше бы пошел, хорошо?

Николь положила пластинку на диск и повернулась к нам, и выжидающе смотрела на Лэрри.

— Я должен идти, — сказал я ей. — Вы с Лэрри остаетесь… на последний танец… — в моих словах звучала ложь, и я понял, что эти слова принадлежали не мне, а Лэрри.

Николь нахмурилась:

— Оставайся и смотри, — сказала она, и меня озадачило выражение на ее лице. Она попросила только из вежливости, чтобы я не уходил? Она хотела остаться одной вместе с Лэрри?

Он подошел к ней, взял ее за руку и мягко притянул ее к себе.

— Он устал, — сказал Лэрри. — И хочет уйти…

Мы всегда делали то, что нам велел Лэрри ЛаСейл. Всегда с легкостью выполняли все его пожелания. И мне теперь показалось, что я действительно устал, поскольку Лэрри об этом мне напомнил: все события этого дня и все волнение, много раз посетившее меня на его протяжении. Я видел, как Лэрри, глядя на меня, поднимал брови, когда я совершал нелепые движения во время игры в настольный теннис.

«Двигайся…»

— Я лучше пойду, — сказал я, уводя свои глаза подальше от Николь, острая боль сожаления грызла меня изнутри, особенно когда я говорил, потому что в действительности хотел остаться, желая быть частью их.

Когда я отвернулся, то услышал щелчок опустившейся на пластинку иглы, негромкое шарканье ног, и рука легко коснулась моего плеча.

— Не уходи, — шепнула Николь мне на ухо.

Но Лэрри ЛаСейл велел мне уйти.

— Нет, я лучше пойду, — сказал я. — Я думаю, что он хочет что-то тебе сказать.

Первые аккорды «Танцуя в темноте» наполнили воздух, и голос запел:

                          Танцуя в темноте,                          Пока мелодия ещё звучит…

Внезапно, движением руки он подхватил ее, а затем щелкнул выключателем, и зал погрузился в темноту. Я направился к парадному выходу, но что-то меня остановило. Сделав шаг в сторону, я задержался в маленьком, освещенном отблесками лунного света фойе. Музыка заполнила все это замкнутое, несчастное от моего одиночества пространство. Я хотел танцевать, кружиться с ней под музыку, но вместо этого с ней танцевал Лэрри ЛаСейл, крепко сжав ее в своих объятьях.

В затемненном фойе я стоял в агонии и ждал, когда же кончится песня, чтобы затем сказать Николь, что я не ушел, что остался и никогда не брошу ее. Ведь она велела мне не уходить. Она для меня была важнее, чем сам Лэрри ЛаСейл.

Песня закончилась, но шуршание иглы по пластинке не прекращалось, и я услышал вздох и звуки, которые могли быть стоном или шелестом одежды.

Как долго мог я это слышать? Эти маленькие звуки, когда внезапно не хватает дыхания, шорох иглы, без конца вращающаяся пластинка. Не хватало воздуха, тело онемело, в легких стало жечь, и тут наступил момент паники: сердце замолотило, дыхание вернулось, я вслушивался и теперь не слышал ничего. Что они делали? Но я знал, что они делали — мысль проскочила у меня в сознании настолько быстро, что сомнениям места никак бы не нашлось.

И теперь хныканье, словно маленькое животное, пойманное и связанное, и стон. Шорох иглы прекратился. Быстрые шаги, они приблизились и были уже совсем близко, и внезапно она споткнулась в фойе. Ее лицо! Оно было поймано лучом лунного света.

На момент мы увидели друг друга. Я видел ее лицо, ее глаза, растрепанные волосы, раскрытый рот, раздувшиеся губы. Щеки были влажными от слез. Белая блузка была порвана, и она одной рукой сжимала разрыв спереди.

Я направился к ней из темноты, но она подняла руку, чтобы остановить меня. Теперь она задыхалась, ее дыхание было словно стон, исходящий из ее тела.

Она остановилась в пятне лунного света, и когда посмотрела на меня, то в ее глазах вспыхнула чернота гнева. Но это было чем-то большим, чем гнев. Но что, что это было? Я поднес руку к лицу, но не для того, чтобы смахнуть собственные слезы, а лишь скрыться от ее ужасного пристального взгляда. Но я бы и не смог закрыть глаза, и должен был смотреть на нее. И теперь в ее глазах распознавал то, чего я бы не смог больше отрицать — предательство.

Мое предательство в ее глазах.

Какой-то затянувшийся момент она смотрела на меня со ртом, все еще открытым от удивления, затем, словно в неверии качнула головой и прошла к качающейся в проеме двери. Она потянула на себя дверь и вышла наружу, хлопнув ею за собой, тогда как я беспомощно продолжал стоять в фойе.

Оцепенев, я отступил от лунного луча, желая скрыться в темноте.

Голос Лэрри эхом вылетел из зала:

— Кто-нибудь здесь есть еще?

Я притих, прижался к стене, слыша свое собственное дыхание настолько отчетливо, что побоялся, что он мог бы это услышать. С его приближением шаги становились громче. Он прошел через вспышку лунного света, словно приведение, и я закрыл глаза, не желая его видеть. И шагов больше не было. Видел ли он меня? Мои глаза поспешили открыться. Он стоял в двери, его силуэт теперь был в тени. Он поворачивал ручку двери и негромко насвистывал: «Танцуя в темноте…». Он переступил через порог и мягко закрыл за собой дверь, растворяясь в ночи.

Я стоял, размышляя над тем, что увидел в глазах у Николь.

И что было поразительно, так это то, что колотящееся в груди сердце не производило никакого шума.

Волна жары накрыла Френчтаун. Зной был почти осязаемым. Все искажалось в восходящих потоках раскаленного воздуха. Все двигались словно в замедленном кино. По вечерам, после закрытия фабрик они собирались на лужайках и верандах в ожидании бриза, который бы принес им прохладу. Каждый, кто утром выходил работу, медленно брел по улице с утомленным взглядом, и также выглядел вечером, по дороге обратно домой.

В течение трех дней, я часто приходил на Шестую Стрит, и все время останавливался напротив ее дома. Я смотрел на окна второго этажа, где жила Николь, иногда делая шаг то в одну, то в другую сторону в надежде на то, что она хоть на мгновение появится у окна. Была сильная жара, и на веранду второго этажа не выходил никто. Окна были открыты, чтобы воздух хоть как-то охлаждал квартиру, но туда никто не приходил и оттуда не выходил.

Ее отец в семь утра уходил на фабрику и возвращался сразу после пяти, и я избегал его, удаляясь на это время прочь.

Мальчишка лет восьми, живший в доме напротив нее, все время катался на велосипеде по тротуару и иногда пристально глядел в мою сторону. Наконец, щурясь от солнца, он спросил:

— Почему ты все время здесь стоишь?

— Жду, — пожал я плечами.

— Ты что, бездомный? — спросил он, расчесывая подбородок.

«Да», — хотел сказать я. — «Своего рода бездомный, из тех, кто совершает ужасные поступки, позволяя кому-то причинять боль своей девушке». Даже у себя в сознании я преднамеренно обошел это ужасное слово — то, что на самом деле с ней произошло.

Какое-то время мальчик ждал моего ответа, затем тихо отъехал в сторону, пристально оглядываясь на меня через плечо. Он вошел в дом и больше оттуда не выходил.

В «Аптеке Лурье» ходили всякие нелепые слухи о внезапном отъезде Лэрри ЛаСейла из Френчтауна сразу же после его приезда. Кто-то сказал, что его отпуск был отменен, а его снаряжение было отозвано и отправлено для подготовки большого наступления в Европе. Так же был разговор о том, что среди ночи к нему примчался посыльный на мотоцикле с телеграммой о его срочной отправке в Англию. Он прилетел по Механик-Стрит прямо к дому, в котором Лэрри ЛаСейл снимал квартиру.