Ловцы - Дмитрий Ризов

Опресноков-младший долго сидел на топчане, переживая. Он то плакать принимался, то смеялся, давясь, размазывая по щекам жиденькие слезы, снова и снова представляя, как летит отец через веники и — прямо бородой в картофельную грядку… Обида, жалость и смех сотрясали его попеременно.

Когда он вернулся к чердачной дверце, успокоившись, во дворе было тихо. Свет в окнах погас. Все вокруг спало. Лишь две-три тусклых лампочки горели на слободе да слободские собаки гавкали с подножия горы на спящий под ними городишко, голоса их беспрепятственно летели над темными крышами, смутными кронами уличных деревьев до самых дальних закоулков, вызывая тамошних собак на перебрехивание, и красовалось над крышами темное глубокое небо, все в шевелящихся живых звездах, оно опиралось краями своими на вершины гор. Такое небо… Такое…

Рыжик долго еще сидел в чердачном проеме и все на небо смотрел. Ему представилась вдруг ловля густерок, как она происходила, когда он был еще маленьким, но уже сам мастерил снасть из шпулечной нитки и согнутой булавки вместо крючка. Тогда он и мух ловить научился, ловко, одним взмахом руки. На эту смехотворную снасть насадишь муху, бросишь в воду — и вокруг приманки поднимется кутерьма! Живой клубок юрких рыбешек… Поплавок из спички дергается во все стороны сразу. Миг — рывок — пляшет на булавке, сгибая хвост до головы, серебряная веселая рыбка; пока снимаешь ее, нежные яркие чешуйки всю ладонь измажут — такие нежные и яркие, что вроде бы не чешуйки они, а чудная краска, живое серебро, точь-в-точь как эти звезды над крышей.

Взошла луна из-за полынной горы, свет ее, прозрачный, вкрадчивый, как сон, заполнил улицы, дворы. Кот Фома на чердак пришел, потерся о ноги Рыжика, приглашая спать. Толик позевнул, лег на топчан, Фома, мурлыкая, привычно устроился у него на животе.

Впервые за все это напряженное время Рыжик подумал о Володе Живодуеве. Ну и кашу они с ним заварили! И главное: есть ли на самом деле сом? Теперь в это верилось уже с трудом. Судя по событиям во дворе, время заточения его вышло. Завтра он узнает, есть сом на самом деле или нет его, — решил Рыжик, еще раз позевнул и закрыл глаза.

Глава седьмая

И снова нам, связывая нить событий, придется чуточку отступить.

Не найдя нигде Рыжика, Володя Живодуев встревожился. Сомнения были слишком сильны, и ставка велика, чтобы все это нести в одиночку. А с кем разделить, как не с Никитиным, с дядей Федей? С ним Володя познакомился еще прошлогодним летом. У Никитина не было ноги, «отняли», как он выражался, во фронтовом госпитале.

— Кто у тебя ее, дядя Федя, отнял? У кого своей ноги, что ли, не было? — пошутил, услышав в первый раз это выражение, Володя.

— Точно, — улыбался во все свое моложавое круглое лицо Никитин, и круглые серые глаза его весело смеялись. — Был у нас там один, молоденький такой солдатик, шустрый, вроде тебя. У него, понимаешь, миной ногу, оторвало. Он и отнял! И сразу сбег на двух ногах: одна моя, одна его…

Ногу у Никитина «отняли» с припуском, теперь даже протез не к чему было прикреплять. А работал он сторожем в артели «Красные бойцы». Сюда после войны завезли обломки немецких самолетов, до сих пор остатки их моторов переплавляли в печи, отливали из металла сковородки, жаровни-гусятницы… Все это хозяйство сторожил Никитин, в проходной у него была крохотная каморка. Здесь он жил и здесь же нес службу. Сидит себе у открытого окна в своем неизменном засаленном от долгой и небрежной носки черном пиджаке, чуть выше нагрудного кармана, откуда торчит кончик костяной гребенки, привинчена «Красная Звезда» с отбитой в одном месте эмалью. Сидит молчком, улыбается и лишь иногда возьмет да и руганет проходящего за то, что по неосторожности створку его окна плечом задел.

По ближним делам дядя Федя ходил на костылях, которые, к слову, очень не любил, а вот для дальних походов, если требовалось еще и груз нести, была у него коляска на трех надувных колесах и с ручным приводом: качаешь ручки — она движется. Конечно, в гору на ней самостоятельно не въедешь, но под гору и на ровном месте — вполне сходный транспорт.

Рыбак дядя Федя — каких мало, а может, каких больше и нет в их городе.

Тут недалеко одна женщина живет, робкая, тихая, все ее только по имени зовут, Верой, она в артели уборщицей работает и тоже, как и Никитин, одинокая, муж с фронта не пришел, а детей нет. Никитин чуть что — к ней:

— Вера, подежурь за меня!

Она никогда в просьбах не отказывала, и ему и другим. Пользуясь этим, звали Веру ремонт в квартирах делать, участвовать в больших стирках, в уборке огородов, особенно когда подсолнечник поспеет и нужно семечки из шляпок выколотить в мешки. Вот Никитин запустит Веру в свою каморку, «запряжет» транспорт, костыли рядом, удилища в связке — и пошел. А вернется — за услугу рассчитается рыбой.

Как-то Володя Живодуев узнал: в мельничном каузе и выше, на ближнем повороте речки, там, где раньше мост был, а теперь одни огрызки его бывших свай торчат из воды, подуст начал брать. Веселое занятие подуста ловить. Есть особый в этой ловле азарт. Из-за пескарей: поклевка у них в точности как у подуста, и клюют они тоже на навозного червяка.

Во время повального клева выходит подуст на быструю воду и держится у дна: там, где у обычной рыбы рот, у него — хрящ, или мозоль, или что-то вроде крохотного поросячьего пятачка, только без дырок, а рот снизу, приспособлен корм со дна поднимать. Рыбачишь и не знаешь, чья поклевка. Вот нырнул поплавок, дернешь удочку на себя, рассчитывая, что будет подуст, а из речки вылетает пескарик, подавившийся кончиком червяка. И снова пескарик, и снова… Их тут!.. Дно застлано пескарями, как половиками. Расслабишься, потеряешь бдительность и вдруг — ты дернешь, навстречу — ответный рывок, подсечка до воды… Чуть сердце из груди не выпрыгнет. Вот в этом-то вся прелесть ловли подуста.

Начинает он клевать в то время, когда посинеют кончики клювиков у желторотых воробьят в старой ветле возле мельницы, когда ежевика сбросит первые белые лепестки цвета вокруг жестких шишечек завязавшихся ягод, а нахальные смоляные грачата, хоть и сами чуть ли не с родителей, притворно трясут крыльями на только что укошенном лугу, выклянчивая корм. В такое золотое время и произошла встреча Володи с Никитиным. Сенокосный дух плыл над землей, переваливая через гору, и стекал с нее на улицы города. Теплые туманы по вечерам, ползя на брюхе, крались из уремы на плоский, как стол, луг и вдруг начинали расти прямо среди стогов, куда пришел из лесу на охоту за мышами ежик. Тиха, душиста земля в эту пору, воздух не успевает остудиться за ночь, спать можно где придется, где застанут рыболовные дела.

Утром перевалил Володя Живодуев через гору, смотрит: внизу, на прямом участке дороги к мельнице, катится какая-то колясочка, в ней человек рычагами двигает во все лопатки, удочки торчат. Далеко же ему пришлось вдоль горы ехать!.. Догнал Володя колясочку, поздоровался. Сидит в ней улыбчивый человек, глаза добрые, костыли сбоку коляски пристроены, лоб в каплях пота. Живодуеву идти удовольствие, а человеку работа. Удочки в коляске бамбуковые и на них катушки. Сильно эти катушки Володю заинтересовали, прежде он их не видел. Но разглядывать пока не стал, неудобно. Обогнал колясочку, пошел дальше. Тут как раз дорога пересекает старицу. Она почти совсем высохла, воды — лягушкам головастиков вывести, не больше, но в месте пересечения с дорогой, хоть и проложена здесь небольшая труба, да, поди, затянуло ее илом, слякотно, сверху ветки настланы, чтобы тележным колесам не вязнуть. Обычно воды на дороге не было, но этой весной мужики, прудившие нижнюю мельницу, перестарались, подняли плотину повыше, вода в реке тоже поднялась, местами даже через край. Оттого и слякоть на дороге.

«То-то застрянет…» — прикинул Володя и остановился.

— Ну, брат, спасибо, — обрадованно сказал инвалид. Он обтер грязь с резиновых колпачков на концах костылей о лопухи мать-и-мачехи. Помогал костылями, когда Володя толкал коляску. Так старался, что чуть не выпал.

— По реке и рыба. И речка у нас хорошая, а уж люди… Ты на мельницу?

— Ага. Там подуст пошел, — щедро поделился Володя.

— А я за язями. Хочешь, покажу, как язя на кровь ловят?

Володя изумился: уж про какие только насадки он не слышал, но чтобы на кровь…

— Скажете тоже! Не может быть, чтобы на кровь…

Инвалид рассмеялся, запалил сигаретку, закашлялся, сбалагурил сквозь кашель:

— Враки, что кашляют раки, то шалят рыбаки… Черт! Курить бы надо бросить. Ты сам-то куришь?

— Нет пока. Только балуюсь иногда.

— И не балуйся. — Никитин двумя пальцами далеко отстрельнул от себя сигаретку. — А зовут как?

— Живодуев я. Володя.

— А я дядя Федя. Никитин.

Дядя Федя достал из сумки стеклянную банку, обвязанную сверху обрывком клеенки. Точно… Кровь в банке. Теперь Володя к коляске его был точно привязан. Никитин снова поставил банку в сумку, взялся за рычаги, Живодуев шел рядом, чуть сзади, подталкивая коляску.