Время нас подождёт - Ульяна Орлова

— Так а как теперь-то быть? Как научить его быть честным?

— Как ты думаешь, Юр, чем отличаются дети родителей, которые не бояться признать свои ошибки от тех, кто предпочитает их замалчивать?

— Первые тоже умеют признавать свои ошибки?

— Да. Они учатся быть честными перед собой. Хотя, казалось бы, это непедагогично — признаться ребенку в своём промахе и попросить прощения. Самое страшное нынче, знаешь что?

— Что?

— Да что сейчас вокруг учат обманывать, как будто это нормально, и человек привыкает и не замечает обмана. А потом вдруг раз — непоправимое! Сколько было таких случаев — уехал на работу, и — не вернулся. И не вернешь его, а не солги ты, честно хоть раз напролом, несмотря на ссору, напрямую скажи — «Постой! Я люблю тебя, прости» — и всё бы по-другому было… А оно так как есть, и вина за свою гордость, за свою ложь из-за этой гордости — она осталась…

Юрка молчал: в точку. Валерий Алексеевич вздохнул и сказал уже тихо:

— Вот и ты подумай… А ты думал, легко воспитывать детей, даже таких больших? Ох, Юрка, нелегко… Особенно — больших. С маленькими-то полегче… Вот прощать — это легко. Да…

За дверью послышались легкие шаги. Валера замолчал и посмотрел на дверь. Юрка обернулся: дверь приоткрылась и оттуда выглянула бледная Наташа.

— Юрик, там Миша весь горит! Я не знаю, что делать…

Миша тяжело дышал, разметав по постели худенькие руки. Юра сел рядом, потрогал лоб: ого!

— Ну что? — шёпотом спросила Наташа. — Может, врача вызвать?

— Температура… Наташ, я сейчас попробую ему температуру сбить, а врача тогда утром вызовем. Ты иди ложись… Ложись, я тебе говорю, если что я позову тебя… У Валеры машина, если плохо будет — поеду с ним в больницу. Всё, хорошая моя, иди ложись!

Очень спокойно поцеловал Наташу, так же спокойно и бесшумно прошёл на кухню, проводил Валерия Алексеевича, объяснив ему, что может понадобиться помощь. Налил холодной воды в ковшик, бросил туда несколько кусочков льда, намочил полотенце, вернулся в темную комнату. Сел к Мише на постель, положил ему на лоб полотенце, откинул одеяло, приподнял на нём футболку. Мальчик чуть слышно застонал.

— Ничего, ничего, маленький, потерпи, — шёпотом сказал Юрка. Снова намочил полотенце.

Ещё в школе он читал, а потом, наблюдая за собой, убедился — в течении лихорадки есть три стадии: сначала температура поднимается, и человек мерзнет, его надо закутать хорошенько, потом, когда температура достигла определенного значения, организм начинает отдавать тепло, и становится просто невыносимо жарко — тогда легче от холодного компресса, обтираний, прохладного душа — если температура не очень высокая; на третьей стадии она начинает снижаться, человек сильно потеет, и его опять неплохо бы укрыть и напоить горячим крепким чаем… Чай с малиной — тоже хорошо снижает температуру, надо бы заварить Мишке…

Что у него случилось? Простыл, не доглядели? Когда он успел замерзнуть?

«Господи… Помоги ему… Прости его… Помоги ему поправиться! Архангел Михаил, помоги отроку Михаилу…»

… А может просто — от переживаний у него так? Нелегко ему, пожалуй, труднее всех — и новая семья, и новая школа — надо привыкать. Ведь детский дом и семья — два несравнимых понятия, и как ты не старайся — не будет там таких же отношений, как в семье. Просто по причине недостатка времени у воспитателей и большого количества детей. Когда с каждым поговорить? Ключик ведь так просто к человеку — не подберешь.

Как-то Валерий Алексеевич говорил, что в детском доме нет того, что движет взаимодействием взрослого и ребенка — привязанности.

«Мы в ответе за тех, кого приручили, — вспомнил Юрка слова Сент-Экзюпери из книги про маленького принца. Тоже дружба мальчишки и взрослого, летчика, невесть откуда прилетевшего в пустыню… Такие далёкие сначала и совсем родные, когда расставание близко…

Пусть нет у Мишки такой привязанности, но ведь Юрка уже его приручил!

«Ты будешь приходить ко мне в одно и то же время, а я буду тревожиться, если ты вдруг опоздаешь…»

Утром — проводить Мишку в школу, вечером — про что-нибудь поговорить. И ведь сидит мальчишка на диване, кажется, будто с котом возится, а сам-то ведь ждёт, когда Юрка от компьютера освободиться, а иногда не ждёт — спрашивает сразу, а потом слушает ответ и снова спрашивает… И какими грустными становятся его глаза, когда во время Юркиных рассказов про плавание, он вдруг спросит: «Когда ты уедешь?» Хотя знает когда, Юрка сто раз ему уже говорил, а все равно каждый раз один и тот же вопрос… И уже не хочет расставаться.

Приручил.

Какой тут путь отступления?.. Да, пожалуй, и Мишке-то сложнее, раз у него в случае неудачи: верни меня обратно в детский дом. Ему тоже видится этот ложный путь отступления? Убежать… А как у «домашних» детей? Они тоже хотят убежать из дома?!

«А самое страшное, знаешь что?.. Что сейчас вокруг учат обманывать, человек привыкает и не замечает его, а потом вдруг раз — непоправимое!»

Как Валера тогда сказал — в цель.

«Сколько было таких случаев — уехал человек на работу, и — не вернулся»

Не обязательно на работу — в театр, отдохнуть…

….Что же тогда произошло? Юрка как сейчас помнил тот день.

… После школы они расходились не сразу, а шли на пустырь — играть в баскетбол. Тогда им это нравилось: игра новая, два соседних класса-соперника, сильные команды. Потом был перерыв, и у кого-то из мальчишек оказалась большая пачка петард. Кажется, это был Витька Павлов, у которого отец работал на заводе пиротехники… Стали они эти петарды взрывать по-всякому и как попало, да не заметили, как совсем рядом оказалась женщина, соседка по площадке в подъезде. Никто не знал, что она здесь появится: место-то довольно безлюдное. А она искала сбежавшую кошку и зашла на пустырь, не подозревая, что под новыми сапожками вдруг грохнет взрыв…

— Пацаны, атас! Валим… — пронеслось среди мальчишек.

А он находился ближе всех к ней и вместо того, чтоб бежать, в каком-то оцепенении так и остался стоять на месте…Естественно, что опомнившись от шока, соседка сразу потащила его домой. К счастью, петарды взорвались рядом, а не под ногами, и, кроме испуга, не причинили ей никакого вреда.

Дома был только Олег. Извинился перед женщиной, дал младшему брату подзатыльник и велел ему молчать. Но молчи — не молчи, а отцу она все рассказала… И когда тот вошёл в дом, и посмотрел по очереди на братьев, у Юрки внутри всё ухнуло вниз: будет нехороший разговор…

— Ты? — грозно спросил он Олега. Старший брат промолчал. Всегда он так — и ссорится, и обозвать может, и подзатыльник дать, но случись что — во дворе и перед родителями заступится и Юрку никогда не выдаст.

— Выдеру, — нахмурился отец и стал расстегивать ремень на брюках.

— Да это не он, это я… — буркнул Юрка и услышал, как отругал его шёпотом старший брат: «Дурень! Молчал бы!»

Отец посмотрел по очереди на обеих. Поверил.

— Иди в комнату! — приказал он Юрке.

А потом… Конечно, он ушел в комнату и там, сдерживая свою вину, обиду на отца, страх, горечь за испорченный вечер, — плюхнулся носом в подушку. Лучше бы выдрал! Лучше б накричал, чем теперь целый вечер — без него! Он так ждал его, папиного выходного!… И тут — эти злосчастные петарды…И ведь отец даже не спросил у Юрки, как было дело! «Ну и ладно, раз ты так, — пытаясь заглушить обиду и вину, сердился он на отца. — Ничего мне от тебя не надо… Ничего…» В довершении, ворочалась, не успокаивалась внутри совесть: «Почему ты не закричал, а стоял, как пень, когда она шла на эти петарды?! Ладно, поздно увидел, но ведь всё равно же мог. Мог!..»… От всего этого было так горько, что он даже не обернулся, когда папа вошёл в комнату и, помолчав, сказал уже грустно:

— Растишь вас, растишь… А если бы она взорвалась у неё под сапогом? Если б случилось чего? Как бы ты жил с этим, Юрик?!.. Эх, ломать — не строить…

Отец постоял и ушел. А ему, Юрке, так хотелось вскочить и крикнуть — «Пап, прости!». Сквозь вину, обиду, сквозь запоздалый страх!.. А он молчал и боролся с собой — зачем?!

Они уехали и не вернулись. А те слова — были последними, которые он услышал от папы.

Глава 13.

Школа и нарушители.

В школе начиналось обычное зимнее утро. Было ещё очень рано, и первые ученики чуть слышно передвигались по коридору, стучали каблуками учителя, шуршала шваброй уборщица, скрипел лопатой на улице дворник. За окнами учительской пробивался серый рассвет, едва заметный за длинными тюлями. Уютно, тихо, белый свет ламп отражался на гладком коричневом столе. Пока нет суеты, дремали на этом столе журналы, и почти по-домашнему тикали часы. Раньше всех пришли сюда Анна Геннадьевна, молоденькая учительница физкультуры, только начинавшая работать в этой школе, и Лидия Вениаминовна, которая двенадцать лет преподавала здесь физику.

— Так, и что у нас на сегодня? — поинтересовалась вслух Анна Геннадьевна, задумчиво листая журнал. — Два урока у малышей, два у старшеньких, а потом… потом…