Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

До того, как научиться говорить, Адам был тихим и спокойным ребенком. Вчера он едва что-то мычал, а на другой уже поражал богатством словарного запаса, интересами, затрагиваемой тематикой. Проблема заключалась в том, что разговаривал он не с людьми, а со всей Вселенной, и когда терял слушателя, легко переходил к кому-нибудь другому, продолжая начатый ранее сюжет. Ему казалось, будто у каждого человека имеются равные его собственным знания о мире: человек смотрит одни и те же фильмы; семья у него такая же, и волнуют его точно такие же проблемы.

К моему удивлению, учился Адам неплохо. Агрессия была для него чем-то совершенно непонятным, равно как и пес — упокой, Господи, душу его — никогда не поймет смысла атомного гриба. Если его оскорбляли или нападали на него, мальчик делался берсеркером: кусался, пинал ногами во все стороны, бил вслепую и не переставал драться до тех пор, пока оставался в сознании. Все посчитали, что с таким лучше и не связываться.

В лицее у Адама не было ни приятелей, ни девушки. Он шатался по коридорам и заговаривал со всеми, которые выглядели знакомо, рассказывая, чего он слышал и видел. Собеседников он менял без какой-либо заминки; ученики начали жаловаться, пока директор не попытался Адама выгнать, обвинив его в том, что парень нюхает клей. На самом деле Адам ни разу даже не напился допьяна. Никому не пришло в голову, что мальчик открыл простую истину — люди все совершенно одинаковые. Вскоре он совершенно перестал их различать.

Экзамены на аттестат зрелости он сдал на «ура», но вот получать высшее образование уже не пошел. После выпускного вечера одноклассники пригласили его на пиво и к общему веселью спросили: не желает ли Адам сделать себе татуировку. Как правило, Адам был согласен на все, но у него не было денег. Коллеги тут же заявили, что машинка у них имеется, что да — наколка на руке, она денег стоит, но вот на лице сделают ему задаром, да еще и пиво поставят. Идея Адаму понравилась.

Он никак не мог понять, почему родители заламывают руки, мать плачет, а отец орет, ведь многие люди ходят с татуировками, и никто из этого скандала не делает. Он ушел, долго присматривался к собственному лицу, но понял, что ничего в нем не поменялось. В университет его не приняли, работы найти тоже не мог. Только Адама не беспокоило ни одно, ни другое.

Родители помогли ему получить скромную пенсию за голову (в том же самом году ее получил и пан Мариан), и в жизни Адама началась воистину беззаботная глава. Зиму он проводил дома, пытаясь не выходить из комнаты, а с наступлением весны отправлялся в многокилометровые, пешие походы по округе, длящиеся не одну неделю. Спал он в канавах, иногда люди давали ему убежище. Отец всегда орал по этой причине, но потом до него дошло, что его сын из какой-то иной системы. А еще он боялся — и правильно боялся — что когда-нибудь Адам просто не вернется.

— Его же прибьют, — все время повторял органист. — Как кота подожгут.

Жена серьезно глядела на мужа и говорила, приблизительно, следующее:

— Никто ничего ему не сделает. За столько лет его даже не побили. Люди ведь не настолько жестокие.

— Ошибаешься, — отвечал тот голосом человека, который насквозь знает всех прихожан, — когда-нибудь, кого-нибудь он достанет. Ты как думаешь, что сделает группа скинов, — потому что для старика Чечары каждый молодой бандит был скинхедом, — видя ободранца, у которого, — тут он вытер подбородок, — на левой щеке рваная книжка, веночек и надпись: НА ПАМЯТЬ ОБ АТТЕСТАТЕ ЗРЕЛОСТИ?

А через три года предназначение нашло Адама Чечару.

Существуют встречи, которые никому не приносят радости, но по каким-то таинственным причинам даже и не случаются. Когда-то я считал, что они являются неотъемлемым элементом нашей культуры, принадлежа ей, как блоха — собаке. Теперь же, нет — мы ставим себя и других в сложные ситуации лишь затем, чтобы проверить себя и помучить один другого. Малгося голову проела Михалу, чтобы тот познакомился с ее родителями; Томаш делал на этом особый акцент, желая «закопать» студентишку, припутавшегося к его дочке; ну а Михал, соглашаясь на все это, примучил самого себя.

Мне кажется, что Малгося хотела показать Михала отцу, чтобы заклеймить его, словно быка. Но, возможно, я обижаю ее таким подозрением? Столь же одинаково она могла хотеть показать его любому — такой здоровый и весь принадлежит ей. Никак не могу выявить какой-нибудь повод, ради которого Михал согласился, разве что Малгосе известны такие штучки, о которых я ничего не слышал.

Из всех четверых одна только Анна не думала о встрече, но она давно уже была уверена, что весь свет идет к лучшему, а их дочка — умница. Больше всего не мог найти себе места Томаш. Всю средину дня шастал он по квартире, посасывая свой сок с водкой больше обычного и ломая голову, кого же притащит с собой его единственная дочка. До сих пор он видел одного лишь Кубу, который произвел на него впечатление человека гадкого и испорченного до мозга костей.

Тут он поймал себя на непристойной мысли о сексе, ведь все дело здесь только в нем. Люди они молодые, так что имеются две возможности — либо парень будет с ней спать и относиться к дочке хорошо, либо воспользуется ею лишь в качестве вместилища для спермы. Третью возможность, что Малгося приведет девственника из какой-то пустыни, он считал совершенно неправдоподобной, но и наиболее пугающей. То есть, либо парень ему понравится, либо нет. Томаш руководствовался законами подобия, он мог увидеть в госте осколок самого себя. Хотя, а хотелось бы ему, чтобы его Малгося встречалась с человеком, похожим на него самого?

— Охотнее всего ты бы запер дочку в монастыре, — сказала Анна, как бы угадывая мысли мужа.

Томаш только помотал головой, призывая собственные опасения перед девственником из пустынного оазиса. От жены же услышал, что сильно преувеличивает.

— Просто я не считаю, что все это правильно, — заявил Томаш, вопреки самому себе. — Сколько они встречаются? Пару недель? Хорошо еще, что она возвращается на ночь.

Томаш был разумным отцом и считал, будто бы выражение «на ночь» временами тождественно выражению «под утро».

Они разговаривали, снизив голоса, опасаясь, что Малгося их услышит. Та же сидела у себя в комнате, попеременно размышляя над тем, как пройдет встреча, и лежат ли диски точно так, как она их оставила. Девушка подозревала, что отец приходит к ней в комнату в поисках наркотиков; может случиться, он считает ее крутой психонавткой[29], ведь каждый, кто носит сережки, постоянно принимает колеса или курит травку, разве не так? Малгося закурила марихуану раз в жизни, сотворила великую теорию всего на свете, после чего отправилась в туалет блевать. Куба сказал тогда, что сначала должны перегореть нейроны, а потом уже все будет хорошо.

Еще до того, как часы пробили шесть вечера, и Михал позвонил в двери, всем уже было ясно, что идея была не из лучших.

— Папа, будь к нему добр.

Томаш кивнул.

— Только не хвастайся, — шепнула ему Анна.

Малгося вылетела из комнаты, словно черный шар для боулинга. Томаш ослабил галстук. На Михале были свитерок, темные джинсы и высокие сапожки, когда же он переступил порог и первым протянул руку, Томаш уже знал, что не будет к гостю добрым и, похоже, попытается хвастаться.

Никто не знает, почему в тот год Адам отправился в путь раньше. Кабан считает, будто бы болезнь начала углубляться, и помимо лиц Адам перестал различать времена года. Трава стала точно такой же, как и снег. Птица не видит в этом ничего странного: пошел себе и пошел, точно так же, как ходил раньше.

В средине января, когда морозы стояли самые трескучие, Адам украл у брата куртку с капюшоном и, не наступило еще утро, отправился куда глаза глядят. Он должен был замерзнуть, но упрямо шел по двенадцать часов, день за днем, ночуя на вокзалах и в ночлежках, не отзываясь ни словом, пока не добрался до Вроцлава. Если когда у него и имелись какие-то сомнения, то они охватили его в самом сердце зимнего города. Парень понятия не имел, что делать, а еще он был голоден.

Парень пытался ночевать в сквотах[30], откуда его выгоняли за то, что пытался идти против всех, затем завернул к Брату Альберту[31], где с ним выдержали всего неделю, в конце концов, он открыл очень простой способ — к вечеру отправлялся на вокзал, откуда его выгоняли среди ночи. Тогда он начинал обход города, разговаривал с проститутками и студентами, а коло десяти, когда будничная работа во всем городе набирала разгона, парень шел на Швидницкую, где вел бюро переводов.

Бюро размещалось в подземном переходе, минутах в пяти пешком от Рынка. Там играли и пели хиппи, кто-то жонглировал шариками, а нищие грызлись между собой за каждую пядь тротуара. Каждый день я ходил в тех местах на работу, и всегда ко мне цеплялись. Адама помню. Он резко отличался от остальной босоты: спокойно сидел по-турецки, с перевернутой вверх дном коробкой от ботинок, на которой лежал листок. Кривые буквы гласили: БЮРО ПЕРЕВОДОВ. Когда заинтересовавшийся клиент подходил и спрашивал, с какого языка можно сделать перевод, Адам пояснял, что речь здесь идет о чем-то совершенно ином. У людей имеются проблемы, они не понимают определенных вещей, и вот он, Адам, за мелкое вознаграждение все им пояснит.