Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

Лукаш Орбитовский

Святой Вроцлав

Глава первая

Чудо рождения

Всем известно, как появился Святой Вроцлав. Никто ничего не знает.

Некоторые — как тот приходящий ко мне пес — считают, будто бы он никогда и не существовал. Пес говорит: был это самый обычный жилой массив, разве что более грязный, по сравнению с остальными, и неправда, будто бы люди там взбесились, а если и взбесились, то не сильнее, чем в Старом Городе, на Криках[1] или Собачьем Поле[2]. У всего мира поехала крыша, только еще большей шизой было бы спихивать всю вину на одно-единое место — серьезно мотает он угловатой башкой и глядит на меня единственным, окруженным кремовым кольцом гноя сохранившимся глазом.

Вот птица знает лучше всех, в конце концов, она летала над Святым Вроцлавом, который в одну хмурую ночь должен был спуститься с неба на берег Одры. По ее мнению, железные ворота были раскрыты, приглашая каждого, кто только желал спасти свою жизнь, а через сорок четыре дня Святой Вроцлав полетел назад в место, где нет ни боли, ни смерти.

Я всегда просыпаюсь перед рассветом и слышу старого кабана, роющего землю в поисках пищи. Вижу его тень, огромную, словно тень носорога, один его клык толще моего запястья. Кабан тоже видел Святой Вроцлав. Строили его ангелы беззвездными ночами, каждый из них высотой в пять метров, с худыми руками, это они возводили город-надежду для больных и грешных. Как-то ночью сам сатана решил уничтожить божественное творение. Завязалась битва, Святой Вроцлав рухнул вместе с людьми, что проживали в нем, но и сатана был захоронен в развалинах. Там он лежит до нынешних пор. И нечего опасаться, — говорит кабан. Каждый из них знает лучше: одноглазый пес, кабан с единственным клыком, однокрылая птица.

Все знают, как появился Святой Вроцлав. И никому ничего не известно. Я пытаюсь записать эту историю. У меня нет ни документов, ни свидетельств, одни только обрывки историй, воспоминаний, слова моих животных. Никто, кто был в Святом Вроцлаве, не может о нем рассказать, а те, кто видел его снаружи, либо мертвы, либо имеют гораздо более интересные дела.

Я бы и не писал, если бы нашел другое занятие или компанию получше. Трудно разговаривать с одними только животными и остаться при здравом уме. Я даже понятия не имею, который теперь час. Я не могу различить небо и землю — вполне возможно, я свисаю со звезды вниз головой. Иногда мне снится, будто бы я проснулся. И Святой Вроцлав я описываю как беседу с самим собой.

Началось все это на переломе зимы и весны, в самое гадкое время года. До самой средины марта мороз терроризировал город, снег скрипел под сапогами, а на автомобилях высились белые папахи. Температура — если верить пенсионерам — днем спадала до минус двадцати, на улицах валялись замерзшие коты и голуби. Зажигание автомобилей не желало срабатывать, машины кашляли и плевались, а их хозяева ругались на чем свет стоит. На чем там стоял свет — никто не знает, но вот автомобиль, если даже ему удавалось сдвинуться с места, тут же замирал в пробке. Ноги люди ломали, что твой хворост. В те дни видывал я парней в подбитых мехом капюшонах, когда они курили всякую дрянь через мундштучки в парке на Старомейском Променаде. Лица у них были закрыты так плотно, что наружу торчали одни лишь покрасневшие носы.

Забавно, потому что я совершенно не помню, чтобы падал снег, хотя с каждым днем его становилось все больше. Иногда только случалась метель, ветер метал тучи серебряных иголок, так что все вдруг застывало, будто бы все мы жили внутри стеклянного шара, который кто-то тряхнул. Февраль еще не закончился, а люди не говорили ни о чем другом, как только о погоде. Туг могла бы начаться война на три фронта, но все только бы и пялились в небо, высматривая весну.

Мороз попустил где-то в средине марта. После пары-тройки совершенно никаких дней снег вдруг начал таять, хлынул дождь, по улицам потекли ручьи. Одра поднялась чуть ли не под аварийную отметку, потом даже выше, все ожидали наводнения — но оно как-то и не наступало. Некоторые утверждали, будто бы это уже конец света, но большинство — включая и синоптиков — выражало мнение, будто бы дождь должен был продлиться еще несколько дней. А потом вернется солнышко. И правда, вскоре дождь должен был перейти в состояние постоянной мороси. Такое состояние продолжалось много недель, и солнца никто не видел.

В квартале Ружанка[3] вздымался жилой массив крупнопанельных домов. Состоял он из здоровенных домов, издалека похожих на беспорядочно расставленные громадные параллелепипеды. Истоптанный круг походил на древнее святилище, возведенное руками молящихся Солнцу великанов. Понятное дело, днем это были панельные дома, которые вокруг стояли тысячами, никто не усмотрел бы в них ничего необычного. Между домами располагался теннисный корт, на котором летом можно было попинать мячик, а зимой бутылки — этим вторым делом занимались и рядом с игровой площадкой. На самом краю массива возводили костел — медленно, упорно, по причине сильной, хотя и медлительной воли приходского священника. Совсем иначе были выстроены ясли-сад и школьный комплекс, где уже царили новые времена iPod-oв, сережек в пупках и умных наркотиков. С одной стороны текла Одра, всю остальную площадь живым треугольником охватили улицы На Полянке, Жмигродская и Балтицкая.

В микрорайоне проживало несколько тысяч человек. Там имелись забегаловки, предлагающие пиво наполовину дешевле, чем на рынке; летом и молодые, и старики выпивали по кустам, настолько густым, что в них можно было укрыться, и располагавшихся таким образом, что любой мог достаточно рано высмотреть подходящий патруль. А можно было спуститься к реке и пялиться на нарастающее течение. Микрорайон на Полянке был первым кандидатом на подтопление, так что все здесь молились, чтобы вышло солнце.

Святой Вроцлав родился в первый дождевой день, когда пан Мариан объяснял сыну, что Интернет придумали евреи. Правда, симптомы были видны и раньше, понятное дело, их значение было объяснено только потом. Из массива исчезли птицы и бездомные собаки, что мало кто и заметил, потому что в самые страшные морозы все животные прятались, где кто только мог. С начала марта вроцлавские ветеринары как-то не жаловались на отсутствие занятий. Хозяева собак рассказывали, что их любимцы всю ночь лают, теряют аппетит и даже теряют шерсть. С наибольшей охотой они просиживают на балконах, несмотря на собачий холод, и не приближаются к своей миске, если та стоит слишком близко к стене. Собаки завели привычку спать посреди помещений, порог же пересекали неохотно, дрожа или ощетинившись.

А начиная с марта, собаки стали пропадать. Я сам видел людей, бродящих от одного микрорайона до другого, расклеивающих листочки и зовущих Атоса, Филиппка или Кнопочку. Ежедневно находил я на столбах отчаянные объявления с фотографией, распечатанной на цветном принтере. Несмотря на полиэтиленовый файлик, защищающей листок от влаги, краска быстро текла, и от собаки, если не считать воспоминаний, оставался лишь коричнево-черный натек.

Ожили страшные легенды о всяческих подонках, убивавших собак ради жира, а участковый даже отметил попытку линчевать пана Маречка, маленького мужчинку, зарабатывающего на жизнь мелким ремонтом и сбором всяческого лома. Троица хозяев собак затащила его на Карловские Валы и грозила утопить в проруби, если Маречек не откроет судьбу Атоса, Филиппка, не говоря уже о Кнопочке. Маречек заливался слезами, клялся, что животных любит больше собственной матери, а его дражайший Бимбус сам смылся несколько дней назад.

Коты — совершенно по-другому. Те и не думали уходить и часами пялились на стены, как бы прослеживая движения невидимых существ. Они перестали спать в корзинках, постелях и на мониторах, прижимаясь теперь к стенам и полу в не закрытых коврами местах. Отчаявшиеся владельцы жаловались ветеринарам и всем людям доброй воли, что «вискас» и «китикэт» высыхают в мисочках, а коты на это даже не глядят, и наверняка вскоре подохнут от голода. Тем временем, трудно представить себе более здоровых зверей, чем тех, с Полянки — мех отблескивал ртутью, глаза быстрые, а хвосты торчали что колы у Влада Цепеша.

Лило, солнце не появлялось хотя бы на миг, повсюду пугали голые ветки, и только в одном-единственном этом микрорайоне появились какие-то признаки весны. На деревьях появились листья, распустились почки, и некоторые говорили, будто бы древесные стволы рвутся ввысь чуть ли не на глазах. Обитатели более высоких этажей с изумлением приветствовали зеленые ветки, стучащие им в окна.

Странные сведения начали поступать и в городское энергоуправление. Потребление и тепла, и электричества резко упало, что казалось совершенно непонятным в контексте страшных морозов. Павел Гурный, сотрудник отдела обращений, отключился от подачи энергии самостоятельно, а изумленным коллегам пояснил, что у него в квартире и без того тепло, хотя он понятия не имеет — почему так. «Мы с женой ходим в одном исподнем, и это еще с отрытыми окнами», — говорил он. «Мне показалось, что я с ума схожу. Я и сам голову ломал, ведь прекрасно понимаю, как все это работает. Батареи перекрыл, и все равно в доме двадцать два — двадцать три градуса. Откуда? А не знаю! Вот просто-напросто стены теплые».