STIGMATA - Л. Кобылинский

Я был еще дитя, когда впервые

с улыбкой благосклонной надо мной

склонила Ты свои черты святые,

и, молодость отдав Тебе Одной,

я принял целомудрия обеты

с благоговейно-строгой тишиной!

Вот детские, как сон, мелькнули леты,

и вот зарделись юности цветы,

но я хранил высокие запреты,

средь золота придворной суеты

и посреди тончайших обольщений.

Как мать, мне грустно улыбалась Ты,

живую благодать благоволений

мне в душу источая каждый миг...

Так в юности не знал я искушений.

моим щитом был Девы светлый лик.

Как мать, Ты наставленья мне шептала,

я, как дитя. к твоей груди приник,

и ревность с каждым часом возрастала...

Толпою дам придворных окружен,

ни разу я, как строгого забрала,

ресниц не поднял на прелестных жен,

страшась прочесть в их взорах знаки Ада,

к Тебе святою ревностью сожжен.

Так с ранних лет священная ограда

замкнула сердце, чуждое тревог,

и взоры упокоила лампада.

Я был во всем покорен, тих и строг,

я плоть, бичуя, изнурял сурово,

страшась вкусить плода, сорвать цветок

благоухающий иль молвить слово.

Я все забыл, друзей, отца и мать,

их взгляды встретить было б взглядам ново,

их имена не смел бы я назвать;

так каждый миг незримым внемля хорам,

я брел один, не смея глаз поднять,

по сумрачным и строгим коридорам.

и годы расточались, словно дым,

но Ты повсюду с нежно-строгим взором,

окружена сияньем золотым!..

Мать приняла сыновние моленья,

и в небо отошел я молодым.

Я шлю с небес свои благословенья

вам, девушки моей родной земли,

в Раю мне внятней ваши песнопенья,

мне ваши слезы здесь видней, вдали!

О верьте: взор святого прочитает

всю груду писем, брошенных в пыли;

когда собор поет и зацветает,

и в каждом сердце снова дышит май;

мой взор простая надпись умиляет:

«Заступнику, святому Луиджи, в Рай!»

ВИДЕНИЕ СЕРДЦА ИИСУСОВА БЛАЖЕННОЙ МАРГАРИТЕ АЛАКВИЙСКОЙ

Ослеплена сияньем нестерпимым,

я прошептала робкие слова,

пред Женихом единственно любимым,

от ужаса и счастья нежива:

«Господь, умерь твоих лучей потоки,

не сжегшие моих очей едва!..

Как лезвие меча, они жестоки,

иль дай невесте ангельскую плоть!..»

Но замерли безумные упреки,

иные очи мне отверз Господь,

свевая с вежд моих туман печальный,

Он дал мне ужас света побороть.

Диск солнечный мерцал свечой венчальной;

все пламенным венцом окружено,

сияло Сердце, как сосуд хрустальный,

прозрачней, чем священное вино;

кровавая на нем зияла рана,

увито было тернием оно,

но, как светило блещет из тумана

над Ним, приосенив святую кровь.

Креста пылала вечная Hosanna.

И стал мне внятен глас: «Не прекословь!..

Прими свои последние стигматы,

да будет миру явлена любовь

невестою с Распятым сораспятой,

стань ученицей Сердца Моего,

и станешь вновь рожденной и Веаt'ой!..

Святой любви свершится торжество:

погаснет Солнце, мы пребудем вместе...

Лия лучи блаженства своего,

Святой Жених грядет к своей невесте!..»

Упала я пред Ним без сил вздохнуть

и, плача, улыбалась доброй вести,

и вдруг лучи мою рассекли грудь,

и сердцу моему так сладко было

к сосуду Сердца Божьего прильнуть,

и нас одно сиянье окружило.

ВИДЕНИЯ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ

I.

Четыре дня томительного сна,

четыре дня предчувствий беспокойных,

и, наконец, душа отрешена.

Вот развернул извивы звений стройных

торжественно-рыдающий хорал

взываний и молитв заупокойных.

Он близился, он грустно замирал,

и было мне, почившей так прекрасно,

следить, как в сердце пламень догорал,

и улыбаться странно-безучастно,

смотря, как к золотому гробу мать

и две сестры в слезах прильнули страстно.

Легла на сердце строгая печать,

им был восторг мои тайный непонятен,

не смела я их слезы понимать.

Вдруг тихий зов сквозь сон стал сердцу внятен,

и взор скорбящий в душу мне проник,

и вспыхнули огни кровавых пятен,

меня назвал Он трижды и поник,

а я, ответ замедлив свой, не знала,

то был ли голос Агнца, иль в тот миг

моя ж душа меня именовала;

но я была безгласна как дитя,

на милосердье Агнца уповала.

Он улыбнулся, содрогнулась я,—

а там, внизу, из брошенного тела,

скользнув по гробу, выползла змея,

клубясь, свивала звенья и свистела

и горстью мертвой пепла стала вдруг,

и вот я к Жениху простерла смело

огни моих крестообразных рук,

и дивные предстали мне виденья

среди моих неизреченных мук:

был искус первый — искус нисхожденья,

душа была низвергнута во Ад,

вокруг, стеня, толпились привиденья,

и в той стране, где нет пути назад,

черты родные всех, что сердцу святы,

я встретила и отвратила взгляд.

Была дыханьем огненным объята

я у разверстой пасти Сатаны,

заскрежетал он, словно мавр проклятый,

но вождь незримый с правой стороны

со мною шел, мне в сердце проливая

целительную влагу тишины.

За Женихом я шла, не уставая.

и невредима посреди огней

свершала путь, молясь и уповая,

сквозь все ряды мятущихся теней

по лестнице великой очищенья

и через седмь священных ступеней.

И каждый миг чрез новые мученья

меня влекла незримая рука,

изнемогая в муках восхожденья,

пережила я долгие века...

II.

Услышав зов, склонилась я к подножью,

дух ангельский и девственное тело

предав Кресту, объята сладкой дрожью,

и, плоть свергая, тихо отлетела.

(Последнее то было обрученье!)

Поникли руки, грудь похолодела,

и замерло предсмертное биение;

вот отступили дальше в полумрак

мерцанья, славословья, песнопенья;

как воск мощей, простерта в строгой раке,

беззвучно я запела «Agnus Dei!»,

и вот святые проступили знаки;

и миг последний был всего страшнее,

но тень крыла мне очи оградила,

я каждый миг свободней и смелее

по ступеням безмолвья восходила,

и близясь каждый миг к иным преградам,

при шаге каждом крепла в сердце сила.

Мой верный Страж ступал со мною рядом,

меня в пути высоком ободряя

то благостным, то непреклонным взглядом.

Вот заструились дуновенья Рая

неизреченны и невыразимы,

и луч не дрогнул, сердце мне пронзая.

А там, внизу, как стадо агнцев, дымы,

у наших ног теснясь благочестиво,

не двигались... Но мы неуловимы,

их ласке улыбнувшись торопливо,

влекомы восхождением упорным,

восстали там, где для души счастливой

последний путь отверст в окне узорном,

где искони в борении согласном —

два светоча на перепутьи горном —

луч белой Розы сочетался с красным...

Взглянула я, и вдруг померкли взоры,

и лик Вождя явился мне ужасным,

я вопросила с трепетом: «Который?»

Смешалось все, и сердце ослабело,

и замолчали ангельские хоры.

Я взоры вниз потупила несмело,

в груди сомненье страшное проснулось:

«Чье мертвое внизу простерто тело?» —

и вдруг в смертельном ужасе очнулась.

О КРЕСТЕ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ

В урочный час и на условном месте

она пришла и стала у Креста:

«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —

шепнули робко строгие уста;

в потоке слез к Его ногам покорно

была ее молитва пролита,

и черный Крест на нити четок черной,

пылая, сжала жаркая рука;

она призыв твердила свой упорно,

и вдруг, светло-прозрачна и легка,

восхищенная силой несказанной,

всему земному стала далека.

и свет пронзил ей сердце, и нежданно

ее очам разверзшимся предстал

Жених, лучами славы осиянный,

и, затмевая звезды, Он блистал,

как в час великой славы на Фаворе,

Он трижды «Мир вам!» тихо прошептал,

но та же скорбь таилась в светлом взоре...

И, Крест омыв ручьем блаженных слез,

каких еще не исторгало горе,

«С рабой своей пребудь вовек, Христос!» —

она, раскрыв объятия, взмолилась,

вся зажжена огнем безумных грез;

над ними время вдруг остановилось,

и Он коснулся черного Креста,

все белым светом дивно озарилось,

и взор слепила каждая черта...

Вот снова мрак соткал свои покровы,

но грудь ее лучами залита,

нетленная звезда во тьме суровой,