Европейские поэты Возрождения - Данте Алигьери

ДЖОВАННИ БОККАЧЧО

ФЬЕЗОЛАНСКИЕ НИМФЫ

Отрывок

Со множеством прельщений и молений Пред Мензолой тут Африко поник,— Раз во сто больше наших исчислений; Так жадно целовал уста и лик, Что много раз, и все самозабвенней, Пронзительный ему ответил крик. Ей подбородок, шею, грудь лобзая, Он мнил — фиалка дышит полевая. Какая башня твердо возвышалась Тут на земле, чтобы, потрясена Напорами такими, не шаталась И, гордая, не пала бы она? Кто б, сердцем женщина, тверда осталась, Его броней стальной защищена, Лобзаньям и прельщеньям недоступна, Что сдвинули б и горы совокупно? Но сердце Мензолы стальным ли было, Колеблясь и борясь из крайних сил? Амура восторжествовала сила, Он взял ее, связал — и победил. Сначала нежный вкус в ней оскорбила Обида некая; но милый — мил; Потом помнилось, что влилось в мученье Желанье нежное и наслажденье. И так была душой проста девица, Что не ждала иного ничего Возможного: ей негде просветиться, Как человеческое естество Рождается и человек творится,— Слыхала вскользь — не более того; Не знала, что двоих соединенье Таит живого третьего рожденье. Целуя, молвила: «Мой друг бесценный, Какой-то властной нежною судьбой Влекусь тебе предаться непременно И не искать защиты никакой Против тебя. Сдаюсь тебе — и пленной Нет сил уж никаких перед тобой Противиться Амуру: истиранил Меня тобой — глубоко в сердце ранил. И я исполню все твои желанья, Все, что захочешь, сделаешь со мной: Утратила я силы для восстанья Перед Амуром и твоей мольбой; Но лишь молю — яви же состраданье, Потом иди скорей к себе домой: Боюсь, что все же буду здесь открыта Подругами моими — и убита». Дух Африко тут радость охватила При виде, как в душе приятно ей; Ее целуя, сколько силы было, Он меру знал в одной душе своей. Природа их на хитрость убедила — Одежды снять как можно поскорей. Казалось, у двоих одно лишь тело; Природа им обоим так велела. Друг друга целовали, и кусали Уста в уста, и крепко обнялись. «Душа моя!» — друг дружке лепетали. Воды! Воды! Пожар! Остановись! Мололи жернова — не уставали, И оба распростерлись, улеглись. «Остановись! Увы, увы, увы! Дай умереть! На помощь, боги, вы!» Вода поспела, пламя погасили, Замолкли жернова, — пора пришла. С Юпитером так боги пособили, Что Мензола от мужа зачала Младенца — мальчика; что в полной силе И доблести он рос — вершить дела; Все в свой черед — так о повествованье Мы доброе дадим воспоминанье. Так целый день почти что миновался, Край только солнца, видный, пламенел, Когда усладой каждый надышался, Все совершив, обрел, чего хотел; Тут Африко уйти уж собирался, Как сам решил, но все душой болел; И, Мензолу руками обнимая, Он говорил, влюбленный лик лобзая: «Будь проклята, о ночь, с своею тьмою, Завистница восторга нас двоих! Ведь я так рано принужден тобою Покинуть благородную! Каких Я ждал блаженств — и их лишен судьбою!» И много длительных речей иных В страдании глубоком изливалось: Разлука горше смерти показалась. Стояла Мензола, мила, стыдлива, Потупившись, как будто бы грешна, Хотя уж не была она так живо, Как в первый раз, тоской удручена. Разнеженная, хоть чужда порыва, Была уже счастливее она. Обмана все-таки ей страшно было Невольно — и она заговорила: «Что можешь сделать ты — еще не знаю; Не уходить — предлог теперь какой? Любовь моя, тебя я умоляю,— Ты утолен со всею полнотой — Ты должен удалиться, полагаю, Не медля ни минуты здесь со мной. Ведь только если ты уйдешь, любимый, Я здесь могу остаться невредимой. И лишь листок, я слышу, шевельнется, Мне чудятся шаги подруг моих. Так пусть тебе в разлуке не взгрустнется: Ведь от напастей я спасусь лихих. Хоть пред разлукой больно сердце бьется, Готова я, и страх во мне затих, А ночь близка, а нам идти далеко Обоим, чтобы дома быть до срока. Но, юноша, скажи свое мне имя, И пусть оно останется со мной: Мне груз любви тяготами своими С ним будет легче, нежели одной». «Моя душа, — ответил он, — какими Жить силами смогу, простясь с тобой?» И назвал ей себя — и целовались Они без счета, нежно миловались. Влюбленные, готовые расстаться, Уже прощались столько, столько раз И не могли никак нацеловаться,— Глав тысячу б я вел о том рассказ. Но это всем знакомо, может статься, Кто наслаждался так хотя бы раз, Кто знает, сколько несказанной муки В усладе, что обречена разлуке. Несчетных поцелуев не умели Они унять. Пойдут, скрепив сердца, Но шаг — и вновь назад, к желанной цели Лобзать румянец милого лица. «Моя душа! Прощай! Зачем? Ужели?» — Друг другу лепетали без конца, Вздыхая, и расстаться не решались, Сходились вновь, и шли, и возвращались. Но, видя, что уж невозможно дале Отсрочить расставание никак, В объятья руки жадные сплетали, Друг друга, страстные, сжимая так, Что их бы силою не разорвали: Любовь не отступала ни на шаг. И долго так стояло изваяпье — Любовники влюбленные в слиянье.