Божьи садовники - Григорий Евгеньевич Ананьин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот однажды Ди прилетел позже, чем обычно, – он был занят на своем послушании, – и застал Настю уже спящей. Но это не был прежний спокойный сон: девочка хрипела, и по ее телу пробегали судороги. Ди быстро догадался, почему: в аппарате что-то разладилось, и он подавал слишком мало кислорода. Медсестра, как и раньше, неподвижно дремала, откинув голову на спинку кресла, и слишком тихий хрип Насти не мог ее разбудить. Ди немедленно включил свой хроносканер, и те немногие сомнения, которые еще оставались, исчезли: в ближайшее время медсестра не проснется и никто из посторонних не зайдет в палату, а оставленная без помощи Настя не доживет до утра.
Мальчика пробила дрожь.
«Вот оно! Неужели пришел срок исполнить слово, которое я дал Насте?»
Искать напарника уже не было времени, да и слишком многое пришлось бы ему объяснять, поэтому Ди решил действовать сам. Он достал печать и коснулся ею Настиного лба – так нежно, как только мог, словно целовал свою подружку. Темные стены больничной палаты раздвинулись, и мальчик увидел, что стоит в большом парке, посреди гомонящей и разноликой толпы. Впереди, на расстоянии не более десяти метров, находилась карусель – старинная, с конями, каждый из которых был выкрашен в особый цвет: один белый, другой оранжевый, третий черный, четвертый тоже белый, но с синеватым оттенком. Ди не запомнил, кто сидел на первых трех лошадях, но на четвертой он с изумлением увидел себя самого. Тот, другой Ди, был одет в короткие синие шорты и красную рубашку без рукавов: Бог знает, как это стало возможным, но крылья, находившиеся за спиной, не помешали натянуть ее. И он был не один на деревянной лошади: рядом, чуть ближе к крупу, сидела Настя. Настоящий Ди, который стоял поодаль, сразу узнал ее, хотя у девочки были теперь длинные русые волосы, а вместо серой больничной пижамы ее фигурку скрывало легкое платье в цветочек. Своими тонкими белыми руками Настя крепко обхватила сидящего перед ней Ди, а голову положила ему на плечо. Он был серьезен, а она улыбалась, полузакрыв глаза, и, казалось, для них обоих ничего больше не существовало, кроме друг друга, да еще этой карусели и теплого, дующего прямо в лицо летнего ветра.
«Так вот они – мечты Насти!» – подумал Ди и почувствовал, как в его груди что-то екнуло.
«Даже теперь, задыхаясь, она думает обо мне… И она счастлива… Счастлива так, как, пожалуй, и в раю не бывает!.. Настя могла бы видеть еще много таких снов! А разве мы, слуги Господа, не призваны дарить людям счастье? Но сейчас я могу только вырвать у ней душу, как некогда поклонники сатаны вырывали у людей сердца на каменных жертвенниках. Нет, Настя, рано тебе на тот свет, рано присоединяться к нам! Ты еще не испила всех радостей в земной жизни! Я должен тебя спасти! Но как? Что мне делать?»
– Так что же мне делать?
Ди в отчаянии огляделся, словно ждал, не донесется ли из толпы какая-нибудь подсказка. Но люди, пришедшие в парк, смеялись, болтали между собою, обсуждали какие-то свои проблемы, и никто не замечал одинокого растерянного мальчика с его некстати заданным вопросом.
«Позвать хранителя? Но ведь их интересуют только души – не тела… Нажать тревожную кнопку? Но мы, чернокрылые братья, слишком легки, и вещи этого мира для нас все равно что воздух. Даже Настя… – Ди вспомнил, как однажды набрался смелости и попробовал украдкой дотронуться до мочки Настиного уха: ни он сам, ни девочка ничего не почувствовали. – А медсестра спит…»
И тут в голову Ди пришла новая мысль, настолько простая и ясная, что казалась Божьим откровением. Мальчик чуть не подпрыгнул от восторга; больше не сомневаясь, он взвился вверх, прямо к яркому синему небу, которое за какую-то секунду преобразилось в прежний больничный потолок. В соседних палатах хосписа стояла мертвая тишина, как будто здание было уже покинуто и ждало новых хозяев. И вдруг ее разорвал страшный, нечеловеческий вопль, словно кто-то голыми руками схватил раскаленное добела железо; он был слышен на всех этажах, и в подсобке, и даже на улице. Весь больничный персонал ринулся в палату девочек, и даже пациенты, которые могли ходить, поспешили следом. Медсестра, судорожно хватая ртом воздух, медленно сползала с кресла на пол; ее подхватили под руки, снова усадили, дали понюхать нашатырный спирт, а затем вкололи что-то нашедшееся в ближайшей аптечке. В общей суматохе могли и не обратить внимания на Настю, но какой-то человек крикнул, показывая на нее пальцем, и аппарат быстро отрегулировали. Медсестру отпустили домой, когда убедились, что ее жизни больше ничего не угрожает. Наутро ей позвонил главврач, чтобы справиться о здоровье и одновременно узнать, что же именно произошло, но вразумительных объяснений он так и не получил. В конце концов решили, что это был просто нервный припадок, и поэтому главврач велел не упоминать о нем в отчетных документах.
Вечером Ди не прилетел, не было его и на следующие сутки, и на третьи. Настя догадывалась, что он как-то замешан в том, что случилось, но не знала подробностей, и оттого недоумевала, куда же подевался ее друг. Потянулись тоскливые одинокие дни. Каждый вечер девочка просила Господа, чтобы тот вернул ей Ди или хотя бы дал знать, что с ним все в порядке. Она плакала – впервые с того дня, как ее положили в хоспис, но ни слезы, ни молитвы не помогали. Постепенно умерли все девочки в палате; новых не привозили, и осталась одна только Настя: она все еще жила. Жила и ждала
