Юрбен Грандье - Александр Дюма

«Людовик… и пр.

Сим приказываем г-ну Лобардемону, личному королевскому советнику, арестовать и поместить в надежное место под стражу упомянутого Грандье и его сообщников; городским прево, а также прочим чиновникам и подданным приказываем содействовать в исполнении данного приказа и повиноваться распоряжением господина Лобардемона, а губернаторам и военным губернаторам повелеваем оказывать ему всю необходимую помощь».

Второй приказ прекрасно дополнял первый, поэтому было решено: дабы продемонстрировать, что распоряжение исходит от короля, и устрашить должностных лиц, которые пожелают принять сторону Грандье, а также свидетелей, которые захотят показывать в его пользу, арестовать кюре заранее, до начала расследования. Заговорщики немедленно послали за владетелем Лагранжа и помощником прево Гийомом Обеном. Лобардемон ознакомил его с приказами кардинала и короля и велел на рассвете арестовать Грандье. Увидев подписи на приказах, г-н де Лагранж поклонился и выразил готовность повиноваться, однако, по всем признакам понимая, что теперь расследование закончится убийством, а не справедливым приговором, он несмотря на свои добрые отношения с Меменом, чей брат был женат на его дочери, тотчас же поставил Грандье в известность относительно полученных приказов, но тот, поблагодарив его за добрые намерения, со своей обычной твердостью заявил, что, чувствуя свою невиновность и рассчитывая на справедливость Господа, скрываться не станет.

Итак, Грандье остался и по свидетельству жившего с ним брата спал так же крепко, как обычно. Утром он, по обыкновению, встал в шесть часов, взял требник и собрался идти к заутрене в церковь Святого Креста. Но едва он вышел за порог, как Лагранж в присутствии Мемена, Миньона и остальных его недругов, собравшихся, дабы насладиться сценой, арестовал кюре именем короля. Королевский гвардеец Жан Пуге вместе со стражниками прево препроводил кюре в цитадель Анже, а все шкафы в его доме и сами помещения были обысканы и опечатаны королевской печатью, но ничего порочащего Грандье при этом не нашли, если не считать трактата против безбрачия священнослужителей да двух листков с написанными на них, правда, не его рукою, эротическими стихотворениями во вкусе тех времен.

В цитадели Грандье пробыл четыре месяца и, по словам ее коменданта Мишлона и духовника последнего каноника Пьера Баше, являл собою образец смирения и непреклонности, проводя время за чтением духовных книг и сочинением молитв и размышлений, рукописи которых фигурировали на процессе. Все это время, несмотря на прошения и протесты его семидесятилетней матери Жанны Эстев, которая в надежде спасти сына вновь обрела юношескую силу и энергию, Лобардемон вел дознание; оно было закончено 9 апреля, и Юрбена немедленно перевели из Анже в Луден.

Там, в доме Миньона, для него приготовили тюремную камеру в комнате, где прежде жил некий сержант Бонтан, бывший писарь Тренкана, ранее уже дававший показания против Грандье. Эта комната была расположена на верхнем этаже дома; все окна в ней заложили, оставив лишь небольшое отверстие под самой крышей, которое забрали железными прутьями, а для пущей надежности, дабы дьяволы не освободили чародея, в каминной трубе установили решетку. Кроме того, незаметные отверстия в углах комнаты позволяли жене Бонтана в любое время подглядывать за Грандье — мера, которую надеялись использовать, когда начнется изгнание бесов. В этой почти начисто лишенной света комнате, лежа на соломе. Грандье написал матери такое письмо:

«Матушка, я получил Ваше письмо и все, что Вы мне передали, кроме саржевых чулок. Я переношу свое горе терпеливо, мне больше жаль Вас, нежели себя. Я испытываю большие неудобства, так как у меня нет постели: попробуйте добиться, чтобы мне принесли мою кровать, так как если тело не отдыхает, дух слабеет. Кроме того, пришлите мне часослов, Библию и книгу святого Фомы[29], дабы мне было чем утешиться. И не печальтесь, я надеюсь, что Господь прольет свет на мою невиновность. Передайте поклон брату, сестре и всем моим добрым друзьям.

Остаюсь преданный Вам, Ваш сын.

Во время пребывания Грандье в цитадели Анже число бесноватых чудесным образом увеличилось: теперь дьяволы вселились, кроме настоятельницы и сестры Клары, еще в семерых монахинь, которые были разделены на три группы.

Настоятельница, Луиза дез Анж и Анна де Сент-Аньес были помещены в дом г-на Делавиля, адвоката и консультанта монахинь; сестра Клара и Екатерина де ла Презентасьон — в дом каноника Мора, а Елизавета де ла Круа, Моника де Сент-Март, Жанна дю Сент-Эспри и Серафима Арше — в еще один дом.

За ними наблюдала жена Муссана, приходившаяся сестрой Мемену де Сийи, родственница и союзница двух главных недругов обвиняемого, которая узнавала о нем все, что нужно, от жены Бонтана, — такова была «изоляция» одержимых.

Врачи были подобраны не менее пристрастно: вместо того чтобы пригласить самых знающих медиков из Анже, Тура, Пуатье или Сомюра, для наблюдения за бесноватыми созвали невежественных лекарей из маленьких городов; один из них, к примеру, не имел ни степени, ни диплома и был вынужден поэтому покинуть Сомюр, другой проработал десять лет приказчиком в лавочке, после чего выбрал более прибыльную профессию знахаря.

Впрочем, аптекарь и хирург были назначены тоже не из самых знающих: аптекарь по имени Адан приходился двоюродным братом Миньону и на первом процессе давал свидетельские показания против Грандье; за то, что при этом он запятнал честь некой луденской девушки, парламент приговорил его к публичному покаянию. И хотя, а быть может, именно потому, что все в городе знали о его ненависти к Грандье, ему было поручено приготовление лекарств, и никто при этом не проверял, как он соблюдает дозировку и не дает ли бесноватым вместо успокаивающего средства возбуждающие, способные в самом деле вызвать судороги. С хирургом дело обстояло еще хуже: это был Манури, племянник Мемена де Сийи и брат одной из монахинь, тот самый, что все время возражал против изоляции одержимых, которой добивался Грандье. Напрасно мать и брат обвиняемого писали прошения, в которых требовали отвода врачей из-за их некомпетентности, а хирурга и аптекаря — из-за ненависти к Грандье; они не могли даже за собственные деньги получить копии своих жалоб, хотя брались доказать с помощью свидетелей, что однажды Адан по невежеству прописал больному crocus metallorun[30] вместо crocus martis[31], что явилось причиной его смерти. Короче говоря, гибель Грандье была предрешена; бесстыдство его судей дошло до того, что они и не пытались хоть как-то замаскировать гнусные меры, к которым прибегали.

Дознание продвигалось весьма бойко. Поскольку первой из неизбежных формальностей была очная ставка, Грандье написал прошение, в котором поведал о случае со святым Анастасием. На Тирском соборе[32] этому святому было предъявлено обвинение некой распутницы, которую он в глаза не видел, и когда она вошла в зал, чтобы повторить свое обвинение публично, священник по имени Тимофей встал и, представившись Анастасием, заговорил с нею. Она ему ответила, после чего всем стало ясно, что святой невиновен. И вот Грандье потребовал, чтобы несколько мужчин его роста и с таким же, как у него, цветом волос были одеты в точности, как он, и показаны монахиням; кюре был уверен, что поскольку он их никогда не видел и одержимые тоже, скорее всего, его не встречали, то они его не узнают, хотя утверждают, что сносились с ним непосредственно. Просьба его была справедливой и настолько опасной, что на нее даже не ответили.

Между тем епископ Пуатье, одержавший победу над архиепископом Бордосским, который был бессилен перед приказом кардинала-герцога, отозвал назначенных им отца Эске и отца Го и заменил их своим богословом, находившимся в свое время в числе судей, вынесших Грандье первый приговор, и монахом-францисканцем отцом Лактансом. Оба монаха даже не дали себе труда скрыть, на чьей они стороне, и сразу же разместились в доме Никола Муссана, одного из самых заклятых врагов Грандье, а на следующий день отправились к настоятельнице и приступили к изгнанию дьявола. С первых же ее слов отец Лактанс заметил, что она очень плохо знает по-латыни, отчего допрашивать ее весьма небезопасно. Поэтому он велел отвечать ей по-французски, хотя сам продолжал пользоваться латынью. Когда же кто-то из присутствующих имел смелость возразить, что, дескать, дьявол, как сказано в требнике, знает все живые и мертвые языки и должен отвечать на том же наречии, на каком ему задают вопросы, монах заявил, что таково условие договора с нечистым, и добавил, что иногда попадаются дьяволы, которые невежественнее последнего крестьянина.

Вслед за обоими францисканцами и двумя кармелитами — Пьером де Сен-Тома и Пьером де Сен-Матюреном, которые с самого начала принимали участие в изгнании бесов, к этой операции присоединились якобы присланные «серым кардиналом» отцом Жозефом четверо капуцинов[33], отцы Люк, Транкиль, Поте и Элисе, так что дело пошло как никогда быстро; сеансы экзорцизма проводились сразу в четырех разных местах: монастыре урсулинок и церквях Святого Креста, Сен-Пьер-дю-Марте и Нотр-Дам-дю-Шато. 15 и 16 апреля ничего особенного не произошло; во всяком случае, в заключении врачей за эти дни нет никаких подробностей и лишь написано без каких бы то ни было пояснений, что виденное ими было сверхъестественно и выходит за границы их знаний и правил медицины.