Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий Панча - Уильям Теккерей

- Ну-с, чей первый танец? - сказал доктор. - Бал-то начался! Ха! Вон покатилась голова бедняги Джека Деламера! Ядро, надо признать, выбрало себе мишень по образу своему и подобию. Пожалуй сюда, Тим, придется мне починить тебе ногу. Твоей жене, Дулан, мой мальчик, понадобится теперь вязать в два раза меньше чулок. У-ух! Вон как рвануло, перебило меня бестактно на полуслове. Вот черт! Да у меня перо со шляпы сорвало.

Так, среди непрекращающегося воя восьмидесятичетырехфунтовых орудий, бесстрашный докторишка шутил свои шутки и делал свое дело. А что сердце у него чувствительное и нежное, знали все, кто служил с ним вместе, и первый Филип Фогарти, скромно пишущий эти строки.

Наша амбразура была, по счастью, совершенно непробиваема для снарядов, и доблестный Раздесятый полк под моим началом понес весьма незначительные потери.

- Не горячитесь, ребята, - сказал я, - вот погодите, скоро у вас будет работка куда какая горячая.

Бравые ребята ответили мне дружным ирландским "ура". Я заметил, что наш пленник не остался равнодушен к этим звукам.

- Земляк, - сказал я, - я тебя признал. Но никогда еще ирландец не был изменником.

- Taisez-vous, - проговорил он, прикладывая палец к губам, - C'est la fortune de la guerre: {Молчите. Таковы превратности войны (франц.).} если вы когда-нибудь попадете в Париж, спросите там маркиза д'О'Махони, и я встречу вас там гостеприимством, которого из-за ваших тиранических законов не могу оказать в стенах отчего дома у нас на родине.

Слеза затмила мне очи, и я горячо пожал ему руку. Так, значит, это знаменитый полковник прославленной Ирландской бригады, возведенный Наполеоном в сан маркиза на поле Аустерлица!

- Маркиз, - произнес я, - страна, вас изгнавшая, гордится вами. Но чу! Вот, если не ошибаюсь, и сигнал к атаке.

И действительно, капитан Ванделор прискакал к нам сквозь град шрапнели, попросил командира Раздесятого полка, предписал мне находиться в полной боевой готовности и дожидаться только, пока подойдут с флангов Пятидесятый и Шестидесятый полки вместе с отрядом гренадер Германского легиона. Верные вояки вскоре и впрямь объявились; Пятидесятый полк возглавлял Джек Аркепузан (виданное ли дело, чтобы кто-то шел на штурм, а Джек оставался в стороне?), а доблестный Поцтаузенд вел своих ганноверских ветеранов.

Взвилась еще одна ракета.

- Вперед, бойцы доблестного Раздесятого! - воскликнул я громовым голосом. - За мной, ребята из Киллалу, за вашим капитаном!

И с пронзительным криком "ура", перекрывшим пушечный грохот, мы ринулись вверх по склону. Аркепузан со своим храбрым Пятидесятым и доблестный Поцтаузенд от нас не отставали. Мы одолели равелины, мы миновали кульверины, в штыки разделавшись с пушкарями прямо у лафетов; двумя огромными люнетами по обе стороны контрэскарпа мы просочились наверх и изготовились к штурму самой цитадели. Я видел Сульта на стене - он был без кровинки в лице; и подлец Камбасерес, в тот день ускользнувший у меня прямо из рук, заметно дрожал, подбадривая своих солдат.

- Вперед, ребята, вперед! - хрипло гаркнул я.

- Ур-ра! - отозвался мой доблестный Раздесятый.

Но в рядах противника возникло какое-то движение. У стены появился офицер, весь сверкающий орденами, и другой - в сером сюртуке и в треуголке набекрень, и я узнал императора Наполеона и прославленного Иоахима Мюрата.

- Положение наше, как я вижу, весьма плачевно, - сурово сказал Наполеон. - Придется мне тряхнуть стариной и снова заделаться артиллеристом.

Тут Мюрат зарядил последнее стодвадцатичетырехфунтовое орудие, которое еще не заставила замолчать наша артиллерия, и император навел его прямо на нас.

- Ур-ра, ребята из Киллалу! - воскликнул я. В тот же миг я успел почувствовать, как меня охватывает оцепенение смерти, и бездыханным трупом растянулся на крепостном валу.

II

- Тише, - проговорил кто-то, и я узнал голос маркиза д'О'Махони. Хвала небесам, к вам вернулся рассудок. Это первые разумные слова, которые вы произнесли за полтора месяца.

- Ей-богу, так оно и есть, полковник, душа моя, - отозвался другой голос, еще более мне знакомый: то был мой честный и доблестный Ланти Кланси, он рыдал у моего изголовья от счастья, что его хозяин начал поправляться. О! а! Мистер Фил, мистер Фил! Какой же это будет великий день, когда я пошлю счастливое известие (я бы и послал, да вот только писать не умею) госпоже вашей матери и вашим сестрам в замок Фогарти! Его преподобие отец Люкас, когда прочтет письмо, так будет прыгать от радости, что похудеет. Полтора месяца вы метались в постели, что разъяренный лев в клетке, и бредили, будто совсем обезумели, как тот хряк у Мика Малони, что принял Миков парик за капустный кочан, сжевал его и помер от колик.

- Значит, я был без памяти? - слабым голосом спросил я.

- Ну да! Разве вы еще вчера не величали меня своей обожаемой доньей Анной и не тянули меня за бакенбарды, будто это шелковистые локоны прелестной сеньоры?

В это самое мгновенье со стула, стоявшего у моего изножья, густо покраснев, поднялась прелестнейшая из когда-либо виденных мною юных красавиц и павой выплыла вон из комнаты.

- Бредил, о слепец и негодяй?! - воскликнул я. - А кто же тогда эта прекрасная дама, которую ты спугнул своей наглостью? Донья Анна? Где я?

- В надежных руках, Филип, - ответил полковник. - Вы в моем доме на Вандомcкой площади в Париже, коего я являюсь военным губернатором. Вы и Ланти были повержены под Бургосом воздушной струей от пушечного ядра. Вам нечего стыдиться: сам император произвел этот выстрел. - Полковник обнажил голову, произнося дорогое всей Франции имя. - Когда наши солдаты возвращались после вылазки, в которой была отбита ваша доблестная атака, вас нашли распростертым на бруствере, и я позаботился о том, чтобы перенести вас в город. Правда, рассудок вас оставил, когда вы очнулись, но я не пожелал покинуть в беде сына моего старого друга Филипа Фогарти, спасшего мне жизнь в девяносто восьмом году, и в собственной карете привез вас в Париж.

- Да, и вы много раз норовили выпрыгнуть в окошко, мистер Фил, добавил Кланси.

- Привез вас в Париж, - с улыбкой продолжал полковник, - и здесь, стараниями моих ученых друзей Бруссэ, Эскироля и барона Ларэ, здоровье, хвала небу, к вам возвратилось.

- Но кто этот прелестный ангел, выпорхнувший из комнаты? - воскликнул я.

- Этот прелестный ангел - леди Бланш Сарсфилд, опекуном которой я являюсь. Она внучка доблестного Сарсфилда, графа Лукана, и может, если только пожелает, сделаться мадам Камбасерес, супругой маршала и герцогиней Иллирийской.

- О, зачем вы вырвали этого негодяя из моих рук? - вскричал я.

- А зачем Ланей вырвал вас из моих? - возразил полковник. - C'est la fortune de la guerre, mon garcon {Таковы превратности войны, мой мальчик (франц.).}. Но успокойтесь и глотните этого питья, которое приготовила для вас Бланш.

Услышав, чьи ручки его составляли, я жадно испил целебного отвара, и благодатное его действие сказалось незамедлительно: я погрузился в легкую живительную дремоту.

С этого дня здоровье мое стало быстро улучшаться, - таково преимущество счастливой младости, которую ничто не в силах сломить. Бланш восхитительная Бланш - сама ходила за мной, ибо я отказывался принимать лекарства иначе, как из ее лилейной ручки. Следствия? А следствия были таковы, что и месяца не прошло, как уже пациент был по уши влюблен в своего врача; что же до барона Ларэ, Бруссо и Эскироля, то им была дана команда "кругом - арш!", и тут их и след простыл. В скором времени я настолько поправился, что был уже в силах отдать должное прекрасному gigot aux navets {Баранине с репой (франц.).} и boeuf aux cornichons {Говядине с корнишонами (франц.).} и прочим там разным роскошным закускам, что подавались у маркиза к столу, да при том еще с аппетитом, приводившим в изумление французов, хаживавших к нему обедать.

- Дайте только срок, вот он совсем оправится, мисс, - сказал как-то Ланти, всегда прислуживавший за моим стулом. - Да лопни мои глаза, он, когда здоров, умнет корову целиком, не считая копыт и хвоста, и не охнет.

Я запустил бездельнику в голову графином - как еще прикажете отвечать на такую наглость?

Хотя мерзкий Камбасерес из кожи лез, добиваясь, чтобы меня отослали в Верден в лагерь для английских военнопленных, но влияние маркиза на императора взяло верх, и мне было позволено остаться в Париже, где я и пребывал счастливейшим из пленников во дворце полковника на Вандомской площади. Здесь мне представился случай повращаться в избранном французском обществе - случай, коим, смею надеяться, не без успеха сумел воспользоваться юноша, обладающий достоинствами Фила Фогарти, эсквайра. Я встречался с великими, с прекрасными, с доблестными. Частым гостем у маркиза был Талейран. Над его bonmots {Остротами (франц.).} покатывались со смеху все за столом. Нередко закусывал с нами Ней; Мюрат, бывая в городе, непременно заглядывал на чашку чая и на дружеский роббер. Увы! Кто мог знать, что обе эти буйные головы обречены так скоро покатиться с плеч! У моей жены есть пара серег, подаренная Мюратом, который носил их всю жизнь, - однако не будем забегать вперед. Всякому было видно, даже "вполглаза", как говаривал князь Беневентский, как обстояли дела между мною и Бланш; но злодей Камбасерес, которого она ненавидела за жестокость и безобразие, продолжал преследовать ее своими домогательствами.