Русский серебряный век: запоздавший ренессанс - Вячеслав Павлович Шестаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Мировоззрении Достоевского» (1923) Н. Бердяев описывает два типа любви: любовь-сладострастие и любовь-жалость, иными словами Эрос и каритас. Герои Достоевского любят либо из сладострастия, либо из жалости. Оба эти чувства как бы составляют два вечных полюса любви, но в романах Достоевского особенно выразительно описано сладострастие, тот тип любви, которое олицетворяет Федор Павлович Карамазов. Царство Карамазовщины, говорит Бердяев, – это царство сладострастия, которое, становясь самоцелью, приводит к эгоистической замкнутости в себе, и, в конечном счете, к разрушению личности. Истинная же любовь – это всегда путь к другому, поиски «себя другого.»
Удивительно близок к Бердяеву и Л. Карсавин, написавший в 1921 году статью «Федор Павлович Карамазов, как идеолог любви», которая впоследствии вошла в его книгу «Noctes Petropolitanae». Карсавин также говорит об описании Достоевским двух типов любви: любви Федора Павловича Карамазова, любви сладострастной, плотской, насильственной и мучительной и, как другой ее полюс, – любви старца Зосимы, любви духовной, серафической, отрицающей плоть. Оба эти типа – крайности и поэтому оба они – ограниченны. В карамазовской любви много насилия, мучительства, плоти, в серафической любви Зосимы – чистый дух, но лишенный героизма и телесного выражения. Истинная природа любви заключается в соединении этих крайностей, но Достоевский только наметил этот синтез, но не довел его до конца.
Б. Вышеславцев в статье «Достоевский о любви и бессмертии» отметил то обстоятельство, что в творчестве Достоевского заключалось многое из того, что впоследствии стало предметом русской философской мысли, в частности тема любви. «Любовь всех есть единодушие и единомыслие, следовательно, тоже всеединство. Идея всеединства, любимая идея русской философии, сформулированная потом Соловьевым, целиком здесь находится у Достоевского. Мы видим здесь основную интуицию его мистики и его эстетики, интуицию универсальной гармонии… Соборность и любовь выходят за пределы отношения человека к человеку, любовь расширяется до пределов всего мира, всей вселенной, до пределов настоящего всеединства»[61].
Русская художественная критика уделяла огромное внимание теме любви в русской и западной литературе. Зинаида Гиппиус, написавшая серию статей на эту тему, анализировала под этим углом зрения творчество Гете, Льва Толстого, Достоевского, Пруста, Бунина. Причем тема любви раскрывается, как правило, в философском аспекте, в анализе в ней духовно-телесного, андрогинизма, смерти и бессмертия. «Искусство, – пишет Гиппиус, – высшая сила. Дар художественный – страшный дар. Зови смерть, побеждающую любовь, и она явится к тебе сонным призраком. Скажи о мире чудовищном, бессмысленном, где Эрос с его веянием нездешней радости, только злой обман, и не выступит тотчас из тьмы гримасничающее вожделение с его белыми глазами? Но праведная воля человеческая не хочет такого мира. Пускай еще не сознательно, но ищет, не уставая, человечество смысл своей любви и своей жизни в вечной борьбе с небытием – за бытие»[62].
Как бы вторит ей критик и поэт Юрий Мандельштам, автор очерков о любви. Он также, как и Гиппиус, обращается к русской и мировой литературе, анализирует творчество Стендаля, Гельдерлина, Чехова, Рильке, Гумилева. «В любви, – пишет он, – есть неиссякаемый источник лиризма. Вероятно поэтому любовь всегда была основной темой поэзии. Тема смерти не сможет с ней соперничать. Несмотря на Баратынского, символистов, она остается второй темой, продолжающей и дополняющей первую. В стихах любовь всегда сильнее смерти. Любовь – не только тема поэзии, но и ее источник»[63]. Следует отметить, что эта тема получила широкий резонанс и получила отражение на многих уровнях культуры: в философии, теологии, литературоведении, публицистике, в изобразительном искусстве.
Русское изобразительное искусство прошлого века не богато эротическими темами, но тема любви широко представлена в нем, Только искусство символистов стало обращаться к этим темам, придавая им философское звучание. В особенной мере тема любви присутствует в творчестве художников, принадлежащих кругу «Мира искусства». На страницах журнала «Мир искусства» впервые стали появляться статьи и иллюстрации о творчестве западных художников, таких, как Фелисьен Ропс, Густав Климт, Эгон Шил, Обри Бёрдсли. Последний в особенности был популярен в России. Одним из первых, кто познакомил русских художников с творчеством Бёрдсли, был Сергей Дягилев, который встречался с английским художником за несколько месяцев до его смерти в доме Оскара Уайльда в Дьеппе. Для журнала «Мир искусства» Дягилев заказал статью о нём английскому художественному критику Дугалду Мак Колу, которая была опубликована в нескольких номерах журнала в 1900 году.
Интерес к творчеству Бёрдсли объясняется его влиянием на художников «Мира искусства», в особенности на К. Сомова и Л. Бакста. А. Бенуа в своей замечательной статье о Сомове, опубликованной в одном из первых номеров «Мира искусства», отмечает поразительное сходство этих двух художников, которое было основано не на простом подражании, а на сходстве характеров, идей, мировоззрений. С Бёрдсли Сомова роднят такие, отмеченные Бенуа качества, как искренность, наивность, ирония, графическая манера живописного письма. К этому надо еще добавить эротизм, который был свойственен многих работам Сомова, на которых изображается бесконечная панорама маркиз и кавалеров, Коломбин и Арлекинов, влюбленных и влюбляющихся. Не случайно Сомов говорил, что «смысл всего есть эротика». В особенной мере эротизм Сомова проявился в его «Книге маркизы», опубликованной вначале на немецком языке в Германии в 1907 году, а затем в 1918 году на французском языке в Петербурге. Правда, эротика Сомова не имела такого гротескного, парадоксального, почти скандального характера, как у Бёрдсли. Тем не менее, Сомов был первым художником, кто ввел эротическую тему в русское искусство.
Большой интерес к эротической теме был свойственен другому художника «Мира искусства» Леону Баксту. Его женские портреты отличаются чувственностью, элегантность, они полны плоти и крови. В свое время огромное впечатление произвела символическая картина Бакста «Античный ужас», на которой с высокой, чуть ли не космической точки зрения, изображена уходящая под воду Атлантида, а на переднем плане – Афродита, с таинственной, а, быть может, с архаической улыбкой на устах. В этом образе есть что-то трагическое и величественное, ощущение огромной, парящей над землей космической силы, напоминающей чем-то образ «Вечной Женственности» Вл. Соловьева.
В журнале «Мир искусства» начинал свою деятельность и другой художник, который испытал сильное влияние Обри
