Анхен и Мари. Выжженное сердце - Станислава Бер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем она его отравила? И что за консультация адвоката понадобилась потерпевшему? Это мы знаем? – оторвался, наконец, от бумаг господин Громыкин. – Знаем?
Его узкие глазки под пенсне округлились.
– Никак нет, – уныло ответил господин Самолётов.
– Давайте, друзья мои, подытожим, что мы имеем. Что? – продолжил дознаватель, вставая из-за стола и выходя в проход.
Господин Громыкин сложил руки за спиной и стал вышагивать между рядами столов подчинённых, иногда останавливаясь и обращаясь то к делопроизводителю, то к художнице.
– На сей момент у нас три версии имеются. Первая и главенствующая, с этим я с Вами, молодой человек, согласен, вдова. Ведёт себя подозрительно, лжёт на каждом шагу, выкручивается, скрывает улики и документы. Вторая версия – наследник. Согласитесь, постулат, кто получает выгоду, тот на подозрении, срабатывает всегда.
– А что за третья версия? – не удержалась от вопроса Анхен.
– Мы ничего не знаем о его профессиональной деятельности. Говорят, что господин Колбинский не только директором гимназии служил, он известен как учёный. А вдруг завистники? А вдруг кому-нибудь дорогу перешёл?
Госпожа Ростоцкая и господин Самолётов с восхищением посмотрели на начальника. Об этом они даже не подумали.
– Значит так. Нам нужно узнать о сыне покойного как можно больше. Проверить его алиби. Это раз. Нам нужны сведения о научной работе господина Колбинского. Это два. Ясно задание?
– Яснее не бывает, – кивнули служащие и отправились добывать важную для дознания информацию.
Первым пунктом назначения значился Степан Иванович Колбинский, сын покойного. На квартире они его не застали. Кухарка сказала, что барин в ларабаратории.
– Днём и ночью он тама пропадает. Ага. Умно-о-ой барин-то, учёный, голова такая от, – показала она размер головы Степана Колбинского.
– В университете барин значит, любезная? – уточнил господин Самолётов у кухарки.
– А хде же ещё? Придёт завтрева, кинет вещи грязные прачке на стирку да спать завалится. Отоспится, съест мяса кусок, запьёт квасом и сызнова в ларабараторию уедет. Чудно-о-ой.
Сыщики сели в служебный экипаж и двинулись в центр города. Ростральная колонна подмигнула им фонарями. Мрачная кунсткамера с её жутковатыми экспонатами – детище Петра Великого, зоологический музей – университетскую набережную пролетели незаметно и остановились у крыльца факультета естественных наук. С трудом разобравшись в переплетении коридоров и лестниц, господин Самолётов вывел, наконец, их к дверям химической лаборатории.
– Ба! А вы здесь какими судьбами? Неужто мачеха созналась, и состоится судилище? – воскликнул Степан Колбинский, едва они вошли в помещение.
– Здравствуйте. Пока идёт дознание, – уклончиво ответил делопроизводитель и быстро сменил тему. – Мы к Вам вот по какому вопросу. Не замечали ли Вы в недавнее время в окружении отца чужаков? Возможно, кто-то крутился подле него. Замечали?
– Вы что же Ольгу вне подозрений держите?! Отпустили мерзавку? – закричал Степан и вскочил.
Он сидел на высоком стуле с подножкой, видимо, специально изготовленным под его рост, чтобы было удобно работать за столом, уставленным мензурками, колбами и другими химическими принадлежностями. Поэтому он даже не вскочил, а скорее спрыгнул с него и гневно направился к вошедшим.
– Тихо, тихо. Silence. Ольга остаётся главной подозреваемой. Успокойтесь. Подельников её мы ищем, – объяснил господин Самолётов.
– Ах, вот как, – также быстро успокоился господин Колбинский-младший и пригласил их присесть на диван, видавший лучшие времена.
Делопроизводитель усадил на него сначала барышню, предварительно вытащил из кармана кружевной платок и смахнул им пыль, песок, мусор и ещё что-то так и неопознанное. Сел сам. Хозяин кабинета остался стоять, раздумывая.
– Не припомню я чужаков подле отца, – ответил Степан, пожимая узкими плечами. – Не было таковых.
– Расскажите об отце, что помните. Побольше расскажите, – попросила вдруг госпожа Ростоцкая. – Возможно, что-то интересное из прошлого.
– Да что рассказывать-то? – не понял вопроса наследник.
– Как после увольнения из армии все эти годы жил отец Ваш? Где с Ольгой повстречался он? – немного пафосно произнесла художница.
– Как жил? – как бы сам себя спросил Степан.
Он опять забрался на высокий стульчик, поместив ножки на специальную подставку, и посмотрел в высокое пыльное окно, взяв в руки плоскодонную коническую колбу из толстостенного стекла с отводом.
– Почти сразу после этой странной армейской истории отец поступил на службу в гимназию. Сначала учителем, а потом и директором оной стал. Дома он всё время писал. Не забрасывал химическую науку, нет. Отправлял свои труды в Цюрих и Вену. Публиковался на тему разработки анестетиков.
Госпожа Ростоцкая и господин Самолётов сделали вид, что поняли, о чём говорил им химик. Степан понимающе ухмыльнулся.
– Ну, проще говоря, он работал над обезболивающими лекарствами.
– А почему тогда в университет он не пошёл служить? – резонно спросила Анхен.
– Его звали в университет, но он отказывался наотрез. Почему? Не ведаю я, – ответил Степан, раскручивая коническую колбу в руках. – Он ворчал что-то про своего отца. Мол, я – гений, но по-твоему не будет никогда. Возможности свои я уже упустил. Я просто хочу заниматься наукой. Что-то в этом роде.
– Были ли у него соавторы, ревностные оппоненты, злопыхатели, завистники? – спросил господин Самолётов. – Une jalousie professionnelle.
– Трудно сказать. Вы правы, без злопыхателей в большой науке не обходится, – Степан неожиданно рассмеялся, так ему понравилось выражение этого пижонистого сыщика. – Но, к сожалению, или к счастью, у отца таковых почти не было. Чтобы прямо смертельная зависть. Не было. Нет.
– А жёны Вашего батюшки, что они? – напомнила о второй части вопроса художница.
– С моей матерью он познакомился, будучи молодым ещё человеком. Женился. Вскорости у них родился я. Мать умерла, когда мне было восемнадцать лет. Чахотка.
– Сочувствуем. Он был хорошим Вам отцом? – спросила Анхен.
– Да, – просто ответил Степан.
Молодой мужчина преобразился при воспоминании об этом. Некрасивое его лицо просветлело и показалось художнице даже привлекательным.
– Говаривал, что в детстве терпел порку и строгие наказания от своего отца, зато вырос образованным. И мне он хочет такой доли. Не порки, нет – образования. Я хоть внешне на отца не похож – впрочем, вы и сами сие наблюдаете, но унаследовал от него тягу к знаниям. И, говорил, что не стоит останавливаться перед преградами. Мы ладили с ним. Дружно жили вместе после смерти матери.
– А Ольга? – напомнил господин Самолётов.
Господин Колбинский в мгновение ока переменился в лице. Отвратительная гримаса исказила и без того неидеальные черты молодого человека.
– А Ольга нас и разлучила, – пробасил он, нахмурившись. – Быстро прибрала к рукам и дом, и отца. Эта стяжательница без малейшего зазрения совести принялась расхаживать по нашему дому в маминых платьях и украшениях, настраивать против меня отца. А мой
