Анхен и Мари. Выжженное сердце - Станислава Бер

Анхен отдёрнула руку и выбралась из этого змеиного клубка, состоящего из малорослого драчливого Степана и его коварной мачехи, а также служащих полиции. Госпожа Ростоцкая отошла к дубовому буфету, наблюдая, как Иван Филаретович встал между враждующими и развёл руки в сторону, предотвращая дальнейшие попытки нападения пасынка или вдовы. Городовой же с трудом удерживал Колбинского-младшего – мал да удал.

– Кхе-кхе! Ха-ха! Забавно, однако, – цинично заметил доктор, улыбаясь и поддерживая спадающий фиолетовый пояс.

– Господа, побойтесь Бога! Труп Вашего близкого родственника не совсем ещё остыл, а вы ведёте себя неприлично. Неприлично! – рявкнул господин Громыкин.

Это прозвучало убедительно. Степан отвернулся от всех, толкнув городового – да отстань ты! Запыхавшаяся Ольга прошла и села в кресло красного дерева, театрально закрыв лицо руками.

– Фёдор Осипович, можно Вас? – спросила Анхен, решившись.

Она подошла к рыжебородому дознавателю и уверено отвела его в сторонку. Там… за лифом блузки… под платьем… бумаги…

– А Вы откуда знаете? Откуда? – недоверчиво отстранился от неё господин Громыкин.

– Почувствовала драки в процессе я. Шуршало, – нашлась художница.

– Сударыня, у Вас под платьем что-то есть? Есть? – спросил напрямик рыжебородый дознаватель, обращаясь к Ольге.

– Нижнее белье. Показать? – отрезала госпожа Колбинская.

– А вот дерзить не надобно. Ни к чему это, – спокойно, с достоинством ответил господин Громыкин, округляя глаза-пуговки. – Иван Филаретович, возьмите кухарку и обыщите вдову. Обыщите.

Ольга встала, вспыхнув от гнева, но посмотрев на господина Самолётова, уверенно направляющегося к ней, и поняв серьёзность положения, обреченно села обратно в кресло.

– Нет нужды, – процедила госпожа Колбинская, вытаскивая бумаги из-за лифа платья и протягивая их делопроизводителю.

Господин Самолётов взял бумаги и отдал их господину Громыкину.

– Ага. Вон оно что, – сказал дознаватель и нахмурился.

Город Санкт-Петербург

Второе сентября одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года

Я, Колбинский Иван Дмитриевич, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение:

1. Дом в поселке Хитряево, китайские вазы и всё остальное моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю сыну моему Колбинскому Степану Ивановичу.

2. Завещание сие составлено в двух экземплярах, каждый из которых собственноручно подписан завещателем. Один экземпляр завещания хранится в делах нотариуса города Санкт-Петербурга Одинцова Порфирия Павловича, а другой экземпляр выдаётся завещателю Колбинскому Ивану Дмитриевичу.

Подпись завещателя

– Убийца, да ещё и воровка!!! – заорал Степан, пытаясь вновь накинуться на мачеху.

Однако городовой ловко предупредил сию попытку.

– Обождите нападать, молодой человек, – сказал господин Громыкин, прищурившись. – А Вы-то сами как здесь оказались? Вы здесь не живёте, как я понял. Кто известил Вас о случившимся? Кто?

– Никто не извещал. Вот. Взгляните, – пробасил наследник, вытаскивая из кармана сложенную бумагу. – Отец был у меня вчера, не застал на квартире да записку оставил. Мол, приезжай срочно, надобно какие-то бумаги передать. Я приехал, а тут вы, господа, сидите да душегубица эта. Ну, теперь мне ясно, какие бумаги он хотел мне передать.

– А чем Вы занимаетесь, молодой человек? Работаете, учитесь? Чем? – поинтересовался дознаватель.

– После Императорского Санкт-Петербургского университета служу в химической лаборатории при сём заведении. По стопам отца пошёл, химией занимаюсь, на благо Отечеству служу, – с гордостью заявил Колбинский-младший.

Анхен пристроилась в креслице красного дерева рядом с Ольгой и набросала в блокноте портрет Степана – крупная голова, большие ледяные глаза, чуб, узкие плечи. Не похож на отца-богатыря. Не похож. Разве только голос.

– Так. Дом – понятное дело, – сказал рыжебородый дознаватель, оглядывая добротную дачу в посёлке для избранных. – Хотя не совсем ясно, как директор гимназии отхватил сие богатство. Как?

– Да тут всё просто. Батюшка получил сей дом, будучи на службе в военном ведомстве в награду за изобретение, – ответил наследник.

– Вот как? А что за изобретение? И что же он дальше по военной части карьеру не сделал? – удивился господин Самолётов.

– Господа мои, голубчики, право слово, не ведомо мне, что там произошло. Батюшка не любил об этом рассказывать. Только отстранили его от дел да в отставку отправили. Подсидел его кто-то там, напакостил, сподличал что ли. Не стану врать, не ведомо мне сие, – сказал Степан, приложив руку к груди.

Похоже, что не врёт.

– А что за вазы завещал Вам покойный? Где они собственно? Где? – спросил господин Громыкин.

Степан развернулся и повёл всю компанию в другую комнату. В ней стены исполосовали полки – узкие, широкие, низкие, высокие. Одно смущало – полки были пусты.

– Успела-таки, зараза, спрятать вазы. Подсуетилась, стерва! – снова закричал вспыльчивый наследник, оборачиваясь.

Ольга предусмотрительно встала за спину господина Громыкина.

– Не брала я их! Убийцы, должно быть, унесли, – защищалась вдова.

– Спокойнее, господин Колбинский. Лучше расскажите-ка нам об этих вазах, – попросил дознаватель. – Расскажите.

– Извольте. Батюшка слыл в определённых кругах знатным коллекционером. Скупал вазы китайские, как только находилась лишняя копеечка.

– Ну, не копеечку они стоят у антикваров. Вовсе нет, – заметил господин делопроизводитель.

– Нет, конечно. Это я образно. Дорогие вещицы, я вам доложу. Настоящий китайский фарфор, да притом старинный. Батюшку всегда привлекали тайны, загадки, а от таинственного Китая веяло ещё и экзотикой. Мечтал он собрать самую большую коллекцию китайских ваз в России да музей открыть. Имени себя.

– Лавры Третьякова покоя ему не давали? – догадалась госпожа Ростоцкая.

Все уставились на художницу.

– Назад лет восемь того открыл искусств галерею в Москве меценат Третьяков. Не слышали вы разве, господа? – удивилась Анхен.

– Быть может, – нехотя согласился Степан. – Да и вообще занятие сие мне не нравилось, но что прикажете делать?

– А много ли было в коллекции ваз? – уточнил господин делопроизводитель.

– Да почитай все полки заполнил батюшка. Штук двадцать. Не меньше, – ответил наследник, задумавшись.

– Знаете что, господин Колбинский, и вы, сударыня, – сказал господин Громыкин, оглаживая рыжую бороду. – Опишите-ка вазы сии в мельчайших подробностях, господин Самолётов внесёт в протокол, а госпожа Ростоцкая их нарисует. Да, нарисует.

На зарисовку похищенной коллекции времени ушло не мало. Блокнота Анхен не хватило, пришлось брать бумагу в кабинете-спальне покойного. Однако, в конце концов, у следствия были рисунки всех похищенных китайских ваз. Когда госпожа Ростоцкая заходила за бумагой, она заметила, что свеча на столе за ночь совсем оплыла – воск залил позолоченный канделябр. Складывалось впечатление, как будто свечу оставили без присмотра.

– Фёдор Осипович, подойдите сюда, – послышался голос делопроизводителя из коридора.

– А это что такое?

Анхен не выдержала, оставила блокнот на столике, стоящим промеж кресел, и двинулась за дознавателем. Господин Самолётов стоял на полу на коленях и собирал в носовой платок тёмно-коричневые матовые крошки с