Портреты и размышления - Чарльз Сноу

Троллоп сам сообщил нам свою точку зрения. Тут его обычная скромность исчезает, как и должно быть, когда человек с полным основанием убежден, что действительно знает то, о чем говорит. Итак:

«Он (Троллоп имеет тут в виду себя как романиста. — Ч. С.) стремится познакомить читателей со своими персонажами так близко, чтобы детища его мозга стали для них говорящими, действующими, живыми людьми. Этого он никогда не достигнет, если сам не будет досконально знать этих вымышленных персонажей, а узнать их так он может только в постоянном и тесном общении, ощущаемом как реальное. Они должны быть с ним, когда он ложится спать и когда он пробуждается от сна. Он должен научиться ненавидеть их и любить. Он должен спорить с ними, ссориться с ними, прощать их и даже подчиняться им. Он должен знать, хладнокровны они или страстны, искренни или фальшивы — насколько искренни и насколько фальшивы. Ему должны быть ясны глубина и широта, узость и мелочность натуры каждого из них. И если здесь, в нашем внешнем мире, люди, как нам известно, изменяются — становятся хуже или лучше, поддаются искушению или следуют велениям совести, то должны меняться и его творения, и каждую перемену в них он должен замечать. В последний день каждого месяца в его повествовании каждое действующее лицо должно стать на месяц старше в сравнении с первым днем этого месяца. Если тот, кто берется писать роман, обладает такой способностью, все это получится у него без особого труда, но, если он ею не обладает, его романы, мне кажется, будут совершенно деревянными.

Сам я всегда жил именно в такой тесной близости с моими персонажами и ей обязан тем успехом, который выпал мне на долю, каков бы он ни был. Их — целая галерея, и о любом из них я могу сказать, что знаю его голос, цвет волос, каждый взгляд, самую их одежду. Про каждого мужчину я могу с уверенностью сказать, какие слова произнес бы он по тому или иному поводу, про каждую женщину — улыбнется она в эту минуту или нахмурится. Когда я почувствую, что такая близость исчезает, мне станет ясно, что старому одру пора на покой. Но я вовсе не утверждаю, что сумею почувствовать это вовремя. Не берусь судить, намного ли я мудрее каноника из „Истории Жиль Блаза“{71}, но одно я знаю твердо: без описанной выше способности повествователь не сможет рассказывать свои повести так, чтобы они производили впечатление»[9].

Троллоп не был склонен к риторике, но тут он почувствовал необходимость прибегнуть к ней. Еще меньше он был склонен к хвастовству, но тут он хвалит себя. Однако кто другой имел больше права хвалить себя по такому поводу?

Чуть ли не единственный раз во всей «Автобиографии» он позволяет себе утверждать что-то безоговорочно. В целом, хотя, возможно, и не во всех частностях (Троллоп создал тысячи персонажей и просто не мог знать каждого из них с такой полнотой), он говорит правду. Доказательством этому служит любая из его книг. Именно такой одержимости и следовало ожидать. Возможно, она и необходима, — нет, вероятно, она абсолютно необходима для всякого истинного творчества. В этом мы могли убедиться из того, что рассказывали нам величайшие творцы, начиная от Ньютона и Эйнштейна. Способность с одержимостью думать только о своей творческой задаче — это одна из важнейших способностей. Засыпать, не расставаясь с созданным тобой персонажем, терзаться стремлением сделать его более правдивым и живым, — нет, это не риторическое преувеличение. Троллоп думал и чувствовал именно так.

Подобная целеустремленность, безусловно, необходима всякому, кто ставит себе задачу добраться до истины. И в некоторых своих персонажах Троллоп действительно добрался до истины. Может показаться, что это принижающая хвала. Вовсе нет. Лишь очень немногие романисты действительно ее заслуживают. Потому-то Толстой так и восхищался Троллопом. В этом-то и заключалась «важная вещь». Толстой, бесспорно, остался бы великим писателем, если бы в своем творчестве он и не ставил себе подобной цели. Троллоп без нее великим писателем не был бы. Но ее оказалось достаточно.

Большой очерк Генри Джеймса, посвященный Троллопу, содержит очень тонкий анализ. Джеймс писал его в сорок лет[10], спокойно уверенный в собственном таланте. Троллоп ему всегда нравился, но в молодости он судил о нем с позиций эстета. И во всяком случае, Троллоп — трудный писатель для молодых людей, даже для таких умных, как Генри Джеймс.

К зрелому возрасту Джеймс развил свою апперцепцию. В середине длинного очерка, с типично джеймсовской скрупулезностью стремясь наконец выяснить, почему же все-таки Троллоп так хорош, он писал:

«Если он в какой-то степени был гением (а я убежден, что это так), то именно в силу своего замечательного инстинктивного восприятия разнообразных особенностей человеческой натуры. Свое знание нашей внутренней сущности, обычного человеческого поведения он приобрел не с помощью рассуждений, не путем старательного изучения и даже не вполне осознанно. Все люди глубоко его интересовали, человеческая жизнь была для него бесконечно продолжающейся повестью, но он не пытался смотреть на нее с так называемой научной точки зрения, которая в последнее время нашла столько хитроумных пропагандистов среди соотечественников и преемников Бальзака[11]. Он не делал вида, будто может объяснить, почему люди в данной ситуации будут вести себя именно так-то и так-то, — ему было достаточно чувствовать их чувства и брать верную ноту, ибо у него был, так сказать, хороший слух. Если он был тонким психологом, то милостью божьей; он был справедливым и правдивым без искусственных приспособлений и без усилий{*}… То, что происходит с людьми, трогает нас лишь в той мере, в какой мы их знаем. Великое умение Троллопа постигать реальность, которое делает его таким интересным, пришло к нему через его стремление помочь нам в этом — рассказать нам, что представляют собой данные люди и как они поступают из-за того, что они такие».

В самом конце этого анализа — в котором, как это часто бывает у Джеймса, его совесть, вкус и инстинкт кое-где противоречат друг другу, — он замечает:

«Троллоп останется одним из самых надежных, хотя и не самых красноречивых писателей, которые помогли сердцу человеческому познать себя».

Трудно сказать лучше об апперцепции Троллопа или о назначении реалистического романа вообще. Троллоп не читал этого очерка, написанного вскоре после его смерти и опубликованного в окончательной форме пять лет спустя. Однако в «Автобиографии» он позволил себе еще одну похвальбу, хотя и с оговоркой:

«Я не считаю вероятным, что мое имя сохранится в ряду тех, кто в следующем веке будут известны как авторы английских романов, но, если это все-таки случится, такой длительный успех будет, скорее всего, опираться на характеры Плантагенета Паллисера, леди Гленкоры и преподобного мистера Кроули{73}»[12].

В целом Троллоп далеко не всегда был хорошим судьей своих романов, но тут он знал, что говорит. Эти трое и в 1975 году все еще кажутся читателям высшим достижением его апперцепции. Другие персонажи, вроде архидьякона Грантли, по меньшей мере не уступают им в четкости. Люси Робартс{74} хороша не менее Гленкоры, но ей не дано столько возможностей показать себя. А для всякого, кто способен распознать апперцепцию в наименее выгодных тля нее условиях, леди Мейбл Грекс{75} останется одним из лучших женских образов в художественной литературе.

Таково высшее достижение Троллопа — рассказать всю правду об этих персонажах так, чтобы они тем не менее стали частью нашего личного опыта. И он, и Джеймс согласились бы, что некоторые другие вымышленные персонажи, которых их творцы видели отнюдь не в свете трезвого реализма, совсем не так, как Троллоп с его апперцепцией, заняли куда более видное место и, вполне вероятно, проживут гораздо дольше — Дон Кихот, мистер Микобер{76}, Сара Гэмп{77}, Шерлок Холмс. Но эти образы держатся на определенных умолчаниях — точно так же, как сентиментальность. Сказать же всю правду о людях — значит ни о чем не умалчивать, а это оказывается обычно слишком трудно для нашего прямолинейного, тяготеющего к стереотипам сознания. Великое достижение Троллопа заключается в том, что он сумел сказать столько правды о своих великолепных персонажах. Именно тут, а не в чем-либо другом он достиг одной из вершин реалистического романа.

Как заметил Джеймс и как с несколько иным ударением указывалось в настоящей книге, это стало возможным только благодаря особому природному дару — пожалуй, редчайшему. И все равно это было отнюдь не так легко, как кажется. Троллопу приходилось придумывать и упорядочивать собственные художественные приемы. Их было бы интересно сравнить с приемами других писателей, и позднее мы к ним вернемся.