Викинги. Скальд - Николай Бахрошин

Черное безумие… Наверное, если чего и стоит в жизни бояться – так это его! – понимал морской конунг.

Откуда берется это черное безумие – никто не знал. Как юношу вдруг охватывает горячка любовной страсти, за которой он не видит никого, кроме предмета своего обожания, так и у сумасшедших ратников не остается ничего в жизни, кроме жажды убийства, когда они перестают различать своих и чужих. Ярость уже не отпускает их никогда, заставляя видеть в пасущихся коровах нападающих всадников, а в женщинах, мотыжащих огороды, – злобных саксов с секирами. В таком состоянии они сносят головы не только людям, даже скотине, атакуя подвернувшийся свиной хлев как крепость рыцарей-франков.

Старики, много знающие о жизни, полагали, что тут не обходится без Локи, коварного бога, когда-то низвергнутого за подлость в мир мрака Утгард. Стоит Одину отвернуться от земных дел, Локи – тут как тут, строит козни и сводит с ума самых заслуженных, хитростями выманивая дух из их тел и вкладывая туда злобу великанов. Таким образом коварный бог лишает героев будущего места за почетными столами павших в залах Вингольв и Валгалла в заоблачном дворце Одина. Это ли не подлость с его стороны – лишать героев не только жизни, но и посмертия?!

Конечно, Локи виноват, кто еще! Именно ему, Локи, да Черному Сурту, предводителю злобных великанов, выгодно ослабить будущую рать героев-эйнхириев, что в день Рагнаради выведет Один против темных сил.

2

Тусклый рассвет забрезжил сначала над морем, а потом и с земли стала уползать ночь. Развиднелось, но тяжелые низкие тучи все еще плотно обкладывали небо, обещая день такой же хмурый, как утро.

«Того и гляди дождь пойдет, тогда тетива размокнет, плохо будет из лука стрелять, – подумал Сьевнар Складный, глянув в небо. – Надо бы взять тетиву в запас да сунуть за пазуху…»

Во дворе владетелей Ранг-фиорда было оживленно. Большинство дружинников конунга уже собрались, коротая время ожидания за разговорами.

– А вот еще что расскажу! – разглагольствовал перед молодыми воинами опытный Гулли Медвежья Лапа. – У ромеев, к примеру, чеканят золотые монеты, которые называют – солиди…

– А ты бы, Гулли, не рассказывал много, а показал хоть одну монету! – вставил кто-то.

– Да где уж ему! – немедленно откликнулся другой задиристый голос. – Известно, как у Гулли задерживаются золотые монеты – разве что за подкладку случаем западет какая-нибудь… Ему хоть поговорить про золото – и то в радость. Хоть вспомнить, как оно звенит в руках!

Раскатистый, многоголосый хохот стал ответом. Даже воины постарше, стоявшие рядом, начали, прислушиваясь, усмехаться в усы и бороды.

– Ну, если молодые щенки уже начинают тявкать на старого пса, то, клянусь мечом-самосеком бога Фрейра, мне остается только поджать хвост и молчать! – громогласно заявил Медвежья Лапа.

Он не обижался, он вообще редко обижался на зубоскальство. Всем известно, его веселое добродушие так же огромно, как сила рук и спины. Вот и сейчас Гулли широко ухмылялся, показывая большие, желтые, крепкие, как у волка, зубы.

По последней моде, принесенной, кажется, из ромейских земель, многие молодые свеоны теперь чистили зубы расщепленными деревянными палочками, макая их в меловой порошок. От этого улыбка снова становилась белой, как у младенца. Ратники постарше такими глупостями не занимались, ворчали на молодежь за странную блажь. Мол, зубы даны человеку для того, чтобы ими кусать и жевать, а не для того, чтобы драить их будто пригорелый котел.

– Рассказывай, Гулли, рассказывай…

– Чего там!

– Давай дальше… – раздались сразу несколько голосов.

Воин не заставил себя долго упрашивать:

– Ну так вот! Монеты, значит, у ромеев называют солиди, а воинов своих они называют солидаты… Или – сольдаты, кто как… А почему это?

– Да, почему это? – удивленно повторил молодой Асмунд, озадаченно потирая ладонью гладкий подбородок.

Долговязый, нескладный как щенок волкодава, Асмунд всем говорил, что по обычаю франков бреет острым ножом не только бороду, но и усы. Хотя все знали: там и брить-то нечего. Только грязь соскрести. У молодого Асмунда пока ничего не росло из мужских украшений, и это расстраивало его почти до слез.

– Да потому, дурья твоя башка, что воины-то у ромеев – сплошь наемные! – возликовал Гулли на его непонятливость. – И сражаются они не за честь, не за славу, даже не за будущую добычу, а за эти самые солиди. Вот так их и называют, в честь монет, которыми с ними расплачиваются! Скажем, наймешься ты в дружину к ромеям – тоже будешь солидатом.

– Я не буду!

– Нет, не будет! – подтвердил кто-то. – Кто же возьмет Асмунда в ромейское войско? Ему скажут – покажи усы и бороду, докажи, что ты настоящий мужчина. А что ему показать?

Вокруг снова грохнули смехом. Посыпались шуточки, что Асмунду точно не стоит наниматься на службу к ромеям! Как бы его, безусого, безбородого не приняли за кого другого! Вдруг захотят того, что мужчина обычно хочет от женщины. Там, в южных землях, много сластолюбцев, падких на гладких юношей. Можно не уберечься.

Асмунд обиженно заявлял, что его меч достаточно острый, отсечет корень любому пакостнику, но шутники не унимались. Мол, все так говорят, Асмунд, а как начнут, да распробуют, да войдут во вкус – за уши не оттащишь. Лучше не ходи к ромеям, не надо…

Сьевнар Складный, стоя неподалеку, почти не слушал обычный треп. Ему было не по себе. Непонятно как-то внутри, тошно вроде.

Съел что-нибудь? Так вместе со всеми ел и пил. Заболел? Так лоб не горячий. Или его пугает предстоящая облава на Агни Безумного? Нет, не пугает, нельзя так сказать.

Несмотря на молодость, Сьевнар уже не считался в дружине дренгом. Свой первый викинг он совершил еще год назад, ходил под предводительством конунга Рорика в далекий и долгий набег на западные земли к берегам страны пиктов.

Он, в то время Сьевнар Нескладный по первому, юношескому прозвищу, старался ни в чем не отстать от бывалых воинов. И греб сутками напролет, так что жилы натягивались, как тетива, и сражался плечом к плечу с остальными в плотном строю клиновидного фюлькинга, рассекающего толпу набегавших врагов, как нож масло. И потом, когда дружинники Рорика ворвались за стены города пиктов, Сьевнар один из первых перемахнул через каменные зубцы. Схватился сразу с тремя противниками. Одному перерубил шею удачным ударом, а двух других так и держал на конце меча, разом сражаясь с обоими, пока не подоспели остальные дружинники.

Бывалые хольды, старшие ратники, отметили похвалой его доблесть и умение владеть оружием. Но еще больше отметили его потом, на пиру, где он, движимый внезапным порывом, преодолел обычную робость младшего перед старшими. Выпил подряд несколькими чар красного, густого, как кровь, вина невиданного духа и сладости, расхрабрился и звонко выкрикнул только что сочиненный им стих-флокк.

Стих состоял из пяти восьмистрочных вис и рассказывал, как корабли-драконы пронизывают морские волны подобно молниям Тора. И враги по всему побережью туманных земель пиктов, бриттов и скоттов разбегаются от вида морских драконов, а боги-ассы смеются от радости, глядя с небес на неукротимость своих детей. Какое счастье – родиться воином фиордов, какая радость – вольно бродить по морским дорогам и знать, что весь Мингард принадлежит тебе!

Сьевнару самому понравилось, как звучали слова, прилегая друг к другу плотно и неразрывно, словно звенья искусно сплетенной золотой цепочки. Он назвал флокк «Песня победы».

Дружинники, одобряя стих, стучали по столу чарами и кулаками. Сам Якоб-скальд хлопал его по плечам:

– Какой же ты Сьевнар Нескладный?! Это неправильное прозвище! – горячился старик. – Ты – Складный! Теперь будешь – Складный! Вон как сложил слова – не оторвать друг от друга!

«Песня победы» прославила Сьевнара еще больше, чем битва за город. В конце концов сражаться должен уметь каждый мужчина, считали свеоны, но мед поэзии – это удел избранных. Все-Отец Один самолично одаривает им тех, кто ему приглянулся. Не зря имена знаменитых скальдов знают на берегах фиордов не хуже, чем имена прославленных морских конунгов и силачей-героев.

А Сьевнар превратился из Нескладного в Складного. Получил новое, взрослое прозвище вместо прежнего, юношеского.

Кто после всего этого назовет его трусом?

«Да и велика ли нужна сейчас доблесть – всей ратью ловить одного безумного?» – размышлял он. – Это даже не сражение – что-то вроде охоты. Пустят собак-волкодавов, нападут на след, истыкают стрелами на расстоянии, как бешеного волка».

В чем же дело тогда? Почему так тошно? Сам не понимал.