Викинги. Скальд - Николай Бахрошин

В чем же дело тогда? Почему так тошно? Сам не понимал.

Он смутно помнил – когда-то давно, в другой жизни, в другой земле, старая бабка Мотря, вставая с утра, часто приговаривала: «Мозжит меня что-то, Любенюшка, внучек, все косточки так и свербят. Не иначе зловредный бог Хворс наведался ночью, прикоснулся костлявой рукой…»

Давно это было.

Сейчас, наверное, старой Мотри уж нет в живых, да и Хворсу-зловредине здесь взяться неоткуда – другая земля, другие боги правят жизнью здешних народов. Теперь – это и его земля, его боги.

Но – мозжит!

Большая охота на нидинга-проклятого.

Вместе с дружинниками во дворе конунга стали собираться оповещенные накануне борны, хозяева окрестных хуторов, со своими многочисленными сыновьями, зятьями, племянниками и прочими родичами. Все были в шлемах, в кольчугах или в многослойных кожаных куртках с нашитыми рядами железными бляхами. Те, кто победнее, вместо блях нашивали на кожу кругляши из копыт. Но такая захудалая броня встречалась не часто. Хорошее оружие и добротные доспехи делает честь мужчине.

С собой воины несли большие боевые луки, у пояса – мечи, секиры и палицы. Копья и щиты не брали, когда нужно долго карабкаться по скалам или бежать по лесу – они только мешают. И без них безумного одолеть не сложно, при таком-то войске. Главное – найти его, выследить среди гор, лесов и скалистых утесов берега.

С виду вольные поселенцы мало отличались от дружинников ярла Рорика – такие же ловкие, уверенные движения опытных бойцов. Когда Рорик уходил в викинг, добрую половину мест на румах его драккаров, скайдов и ледунгов занимали молодые ратники из селений, уходившие в набег радостно, как на отдых от монотонной крестьянской работы.

В землях свеонов, как и других похожих племен, поклоняющихся Одину и богам-ассам: данов, гаутов, ютов и остальных, борны-крестьяне не знали такого закабаления, какое существовало в западных королевствах и южных империях, где само слово крестьянин обозначает принадлежность к низшему, презираемому сословию.

На побережье фиордов все по-другому. Как и в землях родичей-поличей в Гардарике, все отношения здесь строилось на принципах родства. Богатые ярлы владели водой и землей фиордов, окружали себя кроме многочисленных родственников еще и наемными дружинниками, которые со временем становились тоже как бы членами большой семьи. Борны более бедные тем не менее тоже оставались независимыми владетелями своих кусочков земли, тоже окружали себя детьми и родственниками и имели собственных рабов. Как в богатых, так и в бедных домах слово хозяина считалось непреложным, но больше, кроме богов, властелинов над жителями побережья не было. У детей Одина бедные хозяева не работали на богатых, не платили им дани, и все подчинялись одним законам-традициям. Будь хоть у тебя из всего имущества лишь клочок земли, который можно накрыть щитом, – если ты чувствуешь обиду, можешь вызвать на поединок на равном оружии самого знатного ярла или конунга. Тот не откажется драться, иначе прослывет трусом по всему побережью. И беззубые старухи, и малолетние насмешники начнут скалиться ему вслед, а валькирии после смерти не понесут его дух в светлый Асгард. Черный великан Сурт и Локи Коварный завладеют трусом и возьмут себе в вечное рабство!

Может поэтому, размышлял иногда Сьевнар, здесь, на берегах студеного, хмурого моря, где все жили свободно и независимо, в самом захудалом доме вырастали сильные и смелые воины. Крестьяне охотно уходили в набеги с дружинами ярлов, а потом возвращавшиеся к своему хозяйству с богатством и славой. Или – не возвращались, но тогда их долю в общей добыче честно передавали родным и наследникам…

Двинулись, наконец.

Со двора вышли длинной колонной, скорым, размашистым шагом, как всегда ходили ратники в походе. С собой на поводках вели больших, лохматых псов, что могут сутками не сбиваться со следа и не боятся наскакивать даже на медведей.

Перед опушкой леса рассыпались в цепь, спустили собак. Те, обрадовавшись приволью, с гавканьем устремились в чащу. Их окликали короткими, как удары хлыста, командами, приказывали искать.

День был все таким же хмурым, пожелтевшая листва трепетала от пронзительного, холодного ветра, словно дрожала в предчувствии близкой зимы. Море, видное здесь отовсюду, хмурилось и клубилось белыми, пенными гривами. Но Сьевнар чувствовал – вялое утреннее состояние постепенно прошло, быстрый походный шаг развеял муть в голове, а азарт охоты постепенно захватывал. Тем более, по цепи передали: конунг Рорик обещал тому, кто первым заметит безумного, две серебряные монеты.

Ратники, разгорячась ходьбой, рвались вперед, чтобы заслужить обещанную награду. А собаки рвались просто так, лаяли и бесновались от всеобщей суматохи.

– Заходи! Заходи! Слева заходи, тебе говорю!

– Ага, ты сам заходи!

– Да стреляй же, Эйрик! Кидай стрелу! Уходит же!

– Да стой же ты! Опусти лук, в собак попадешь!

– Ах ты…

Стрела, тонко взвизгнув, пронеслась над головами собак, но и в Агни Сильного не попала. Ударила в подвернувшийся ствол.

Сьевнар бежал что было сил, одним из первых среди двух десятков ратников, кричал вместе со всеми, но видел, что все равно не успеть.

«Пропали собаки! – мелькнула мысль. – Слишком далеко вперед забежали!»

Трое собак, поднявших Безумного из какой-то расщелины в камнях, сами же поплатились за это. Агни, тощий, страшный, высокий, как великан, быстрый, как рассерженная змея, выскочил прямо на них с двумя мечами в обеих руках. Не успел отгреметь дальним эхом его боевой клич, призывающий Тюра Однорукого, самого искусного среди богов в ратном деле, а первый из волкодавов уже потерял лобастую голову, снесенную одним ударом длинного, тяжелого меча.

Второй пес тоже кинулся на него, и через мгновение уже полз по земле, перерубленный почти надвое поперек туловища. Огромный волкодав теперь скулил как щенок и, царапая по земле когтями, все еще тянулся куда-то, оставляя за собой широкий кровавый след из собственных внутренностей.

Третий – сообразил, отскочил, заливисто лаял на воина шагов с десяти, хрипя и захлебываясь от злости.

«Так вот, значит, как с ними надо!» – мельком, бессвязанно подумал Сьевнар, не сбиваясь с бега. Он помнил, когда был мальчишкой-рабом, то боялся клыкастых псов больше, чем их хозяев. А Агни один, в считаные мгновения, одолел сразу трех. Правда, с двумя мечами, не с голыми же руками…

Безумный потрясая мечами, вскинул к небу худое, изможденное лицо с налитыми красным глазами, длинно встряхнул белесыми, свалявшимися волосами, в которых запутался всякий лесной мусор, и новый, победный клич к богам-ассам загремел среди камней и деревьев.

Да, великий воин, хоть и совсем без ума!

Еще несколько стрел прошелестели в воздухе. Две из них Агни отбил короткими, ловкими ударами мечей. Остальные прошли мимо. Сумасшедший еще раз оскалился на на загонщиков и мгновенно скрылся за валунами.

Потом его снова заметили. Теперь он карабкался наверх, в гору, прячась от стрел за каменными клыками и низкорослыми, разлапистыми соснами, рискнувшими прорасти на крутом подъеме.

Конечно, если бы Агни нашли на равнине, ему бы не дали так легко оторваться, окружили бы, закидали стрелами. Но опытный воин не зря устроил себе лежбище у подножия прибрежных гор. Отсюда, сверху, он издали заметил преследователей, разбитых теперь на отряды по два-три десятка ратников. Прятался, видимо, перебегая с места на место. Если бы не собаки, их отряд тоже проскочил бы мимо укрытия, понимал Сьевнар. Здесь, в этих камнях, источенных ветрами до причудливости кружевного плетения, не одному, а сотне воинов можно спрятаться. И собаками травить бесполезно, собаки по камням не вскарабкаются.

Люди полезли сами.

Когда они начали подниматься за сумасшедшим, Сьевнар все пытался вспомнить, кто же все-таки первый заметил Агни и заслужил серебряные монеты. Из их отряда многие увидели и закричали почти одновременно, но – кто первый?

Потом он уже ни о чем не думал, становилось все круче, приходилось следить, куда ставишь ногу, за какую ветку или край расщелины можно схватиться, а на какой камень лучше не наступать, чтоб не покатиться вниз, громыхая по дороге костями.

Это было какое-то бесконечное восхождение, помнил он. Ратники шли, карабкались, ползли по камням, а сумасшедший неутомимо убегал от них, оказываясь все выше и выше. Монотонный подъем постепенно вытеснил все остальные мысли, и Сьевнар временами забывал, зачем вообще лезет на эту гору. Просто цеплялся, больно обдирая пальцы, переставлял ноги, перемахивал через трещины и снова цеплялся, лез…

А потом он внезапно оказался с Безумным лицом к лицу. Он и еще трое молодых воинов. Когда они выбрались на очередной уступ, образующий почти ровную площадку длиной и шириной в три-четыре десятка шагов, то увидели, что сумасшедший их там поджидает.