Иное - Александр Голиков

У предстартового бокса уже находился Злотников, богатырь с суровым лицом, словно высеченным из гранита. Баев неторопливо приблизился. С минуту они молча постояли, и Злотников произнёс с ноткой уважения:

— А ты молодец, инспектор… Я уж думал всё, крышка тебе!

— Да, была пара неприятных минут.

— Пара? — хохотнул богатырь и сделал движение плечом, собираясь хлопнуть Кима ручищей по спине в знак полного восхищения и расположения, однако вовремя сообразил, что тому явно не до панибратства, и удержался.

Баев снял очки со спецсоставом на стёклах (после работы с контактными многоцелевыми линзами своя методика адаптации к обычному зрению) и, покусывая дужку, задумчиво и пристально смотрел внутрь. В помещении предстартового бокса кибер-автомат как раз заканчивал с диагностикой систем жизнеобеспечения медицинского антиграва, который потом займёт центральное место в его служебном модуле. Под силовым колпаком антиграва сидела она, мизайская девочка. Хотя в отношении того, что это вообще ребёнок, а уж тем более мизайский, были у Кима очень большие сомнения. Внешне да, ребёнок как ребёнок, девчонка как девчонка — маленькая, на вид лет десяти-двенадцати, с бледным, совсем прозрачным личиком в обрамлении длинных прямых волос цвета вороного крыла, вся какая-то тоненько-хрупкая, будто невесомая. И глаза… Огромные, голубые, широко распахнутые, смотрящие, казалось, в никуда. Глаза эти поражали, они зачаровывали. Ибо в них жила Сила, ведущая её по своим тайным и неведомым дорогам. Баев даже представлять не хотел, куда они могут вести, эти дороги, настолько далёкими от реального они ему представлялись. Потому что начинались они совсем в иных мирах.

Он снова вспомнил, как стоял тогда, ошарашенный и потрясённый, совершенно сбитый с толку всем тем, что открылось его разуму, который вдруг прикоснулся к этим мирам и впитывал их тогда, как губка. И тут же в голове его зазвучал и её голос, и в сознании расплывчатыми тенями стали проноситься те образы, чувства, эмоции и переживания, что она одним ей ведомым способом передавала ему прямо в мозг и в саму душу. Совершенно запредельные, они будоражили и тревожили, и дурманили, но, что удивительно, находили и отклик, и понимание, и сострадание в его сердце. Чувство сопричастности — вот как бы он назвал это своё состояние, только не подозревал, насколько же оно может быть и сильным, и всеобъемлющим, и захватывающим.

«Ты всё-таки пришёл, — звучал где-то внутри него дрожащей струной её голос. И тут же он прочувствовал, ощутил дыхание Силы, что жила в ней постоянно, прочувствовал чуть ли не физически, всем естеством своим, и ужаснулся приоткрывшейся на мгновение безудержной мощи. Дрожащая струна чуть сменила обертон, и голос стал тише: — Я долго спала и видела странные сны, мне приснилось, что этот мир в смертельной опасности, потому что уже пришло в него Большое Зло. Я проснулась и поняла, что это не сон, что Большое Зло также не спит. Оно всех ненавидит, всем хочет смерти, и я его очень боюсь! Я звала хоть кого-нибудь на помощь, чтобы забрали меня отсюда, спрятали где-нибудь, забрали мой страх, потому что Большое Зло тоже чувствует меня и ищет… Забери меня отсюда, пожалуйста, забери! Я знаю, ты добрый и смелый, ты сможешь… Забери! — и вдруг, резко и стремительно, как укол прямо в сердце, очередной взрыв эмоций, в котором слились воедино и надежда, и ожидание, и желание чуда, и вера в то, что оно наконец произойдёт. — Забери!»

И он внял этому крику души и понял, что нужно делать. И взял её на руки, невероятно лёгкую. А потом был медленный подъём наверх, к свету. И чем ближе к нему, тем отчётливей он сознавал, что на руках у него таинственное порождение Вселенной. И возможно, самое драгоценное. Во всяком случае — так он ощущал.

И сейчас, глядя на неё через кварцевое стекло, такую домашнюю, почти земную при корабельном освещении, Баев не переставал думать: кто же ты? Невозможная игра природы, её случайная комбинация, не просчитанная ни временем, ни обстоятельствами, чудо, если угодно? Или изгой, проклятие и боль своего народа, отверженная им за свою непохожесть, необычность, граничащие с теми запредельными Силами, о которых даже мы едва ли что знаем? Или семя высокоразвитой цивилизации, невесть каким ветром занесённое сюда, на эту серую, неухоженную почву? Или переливающийся всеми красками бриллиант в пыли мирозданья, на который мы случайно наткнулись?.. Кто же ты, неведомое дитя? Чужое нам или нет? В тебе живёт невероятная Сила, и она проявилась, когда ты звала на помощь всей мощью своего ментального зова, в результате чего и погибли люди, а мизайцы ему беспрекословно подчинились. Ты просто звала на помощь, вот и всё. Хотела укрыться от этого Большого Зла. Ким до сих пор чувствовал её подсознательный страх и ужас, когда она этот образ проецировала. Он запечатлелся у него в мозгу как тревожный, леденящий душу набатный сигнал.

Много позже выяснилось, что Большое Зло, как называла его она, — это на самом деле некое существо, единственное уцелевшее на странном корабле, найденном алгойцами где-то совсем уж в невообразимой дали. Живое воплощение мощнейшего пси-генератора, с невероятным потенциалом, способное ментально блокировать психику любого живого организма и призванное алгойскими учёными под свои знамёна. Его-то девчушка и почувствовала, и перепугалась до смерти, и инстинктивно, подсознательно испустила крик отчаянья и ужаса и тут же стала звать на помощь, губя своим зовом ни в чём не повинных людей, а мизайцев загнав в глубочайший психологический шок. Потом этот новый союзник алгойцев чуть не похоронит флот землян там, у Датая, и только невероятными усилиями человечество сумеет всё же переломить ход событий в свою пользу… Но это всё уже совсем другая история.

— Надо же, однако, какие у неё глаза, прямо не глаза, а глазищи!.. И какие странные, — проговорил Злотников. — И цвет… У мизайцев серый, невыразительный, а тут голубизна через края… Завораживающие глаза, аж до мурашек по коже. Ты не находишь, инспектор?

Баев от звука его голоса очнулся. Что за наваждение?.. Глядя на ребёнка, он так задумался, настолько погрузился в свои мысли, вновь переживая всё, что с ним произошло там, на Мизае, что совершенно забыл, где он и что он. Ким с недоумением уставился на дужку очков, на которой отчётливо проступили отпечатки от его зубов: надо же, так задумался, что едва не перекусил. Ну и ну… Он сунул очки в карман, от греха. Однако чувство раздвоенности не проходило: с одной стороны, он сейчас находился здесь, у бокса, а с другой в мыслях витал неведомо где. Это раздражало и нервировало, ибо внутренний дискомфорт нарастал, мешал сосредоточиться. Он догадывался, что причина всего — его контакт с ней, во время которого ему передали нечто такое, что пустило в нём корни, оплетая сознание.