Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Майкл Муркок

— Да, — согласился Лиф, поглощая отлично прожаренное мясо. — Плохие времена, хуже некуда.

— И сейчас, — продолжала вдова, — откуда взять хлеб, если поля сожжены? А воду — ведь в колодцы отраву сыплют? Я, наверно, говорю как и плакальщики там, наверху? Угощайся, Лиф. Весенний ягненок — лучшее в мире мясо; так говорил мой муж, тока не приходила осень, и тогда он говорил, что нет ничего прекраснее жареной свинины. Ну, возьми же ломоть побольше.

Той ночью в своей хижине на кирпичном дворе Лиф видел сон. Обычно он спал как кирпич, но всю эту ночь ему снилось, что он медленно движется, плывет к Островам, и, когда он проснулся, они перестали быть просто мечтой: он знал о них, он был уверен в них, как в звездах, невидимых при свете дня. Но что во сне перенесло его через воду? Он и не летел, и не шел, и не плыл под водой, как рыба; и все же пересек серо-зеленые просторы и гонимые ветром водяные холмы, слышал зовущие его голоса, видел огни городов.

Он принялся размышлять над тем, как человек может передвигаться по воде. Он подумал о траве, влекомой рекой, и понял, что можно, наверное, сплести коврик из тростника, лечь на него и грести руками, но обширные заросли тростника по берегам реки еще дымились, а все связки ивовых прутьев у корзинщика были сожжены давным-давно. В своем сне он видел на Островах камыши или травы в полсотни футов высотой, с коричневыми стеблями, толще, чем он мог оы обхватить руками, и с уймой трепещущих зеленых листьев, тянущихся к солнцу. На этих стеблях человек мог бы плыть по морю. Но такие растения никогда не росли в его стране, хотя в Храме Небес с незапамятных пор хранилась рукоять ножа, сделанная из крепкого коричневого материала, будто бы изготовленного из чужеземного растения под названием дерево. Но не мог же он плыть по морю на рукояти ножа...

Просаленные шкуры не тонут, но кожевенники не работали уже несколько недель, и шкуры не продавались. Надеяться было не на кого. Он спустил на песок у моря свою тачку и свое самое большое корыто для извести и погрузил их в спокойные воды лагуны. Глубоко осевшие, они все-таки плавали, но под тяжестью одной руки кренились, черпали воду и тонули. Лиф решил, что они слишком ненадежны.

Он снова поднялся на утес, прошел городом, нагрузил тачку своими аккуратными бесполезными кирпичами и покатил тяжелый груз вниз. За последние годы родилось совсем мало детей, и некому было проявить молодое любопытство, спросить, что он делает; правда, пара неистовых, пошатывающихся с похмелья, косо посмотрела на него из темноты дверного проема сквозь кристальную чистоту воздуха. Весь день он возил вниз кирпичи и все, что нужно для приготовления раствора, а на следующий день, хотя прошедшей ночью он, как и прежде, не видел снов, начал укладывать кирпичи на исхлестанном мартовскими ветрами берегу. Здесь под рукой было более чем достаточно воды и песка. Он строил маленький кирпичный купол вершиной вниз — овал с заостренными концами, похожий на рыбу, образованный рядами кирпичей, очень ловко уложенных по спирали. Если плавают пустое корыто или тачка, почему бы не поплыть кирпичному куполу? К тому же он очень крепок. Но когда раствор схватился и Лиф, напрягая спину, перевернул купол и толкнул его в пену бурунов, тот стал закапываться в мокрый песок все глубже и глубже, зарываясь, как моллюск или песчаная блоха. Волны наполняли его, а когда Лиф вычерпывал воду, наполняли купол снова, и в конце концов зеленокрылый бурун подхватил его, откатываясь, раздробил на отдельные кирпичи и утопил их в податливом сыром песке. Лиф стоял весь мокрый, вытирая соленую влагу из глаз. На западе в море ничего больше не было, только волны и дождевые тучи. Нет! Острова были там. Он знал это, видел громадные травы в десять человеческих ростов, их не знавшие плуга прекрасные поля, продуваемые морским ветром, их белостенные города, их вершины в снежных коронах над морем.

— Я строитель, а не мореплаватель, — сказал Лиф самому себе, всесторонне обдумав совершенную глупость. И, выйдя из воды, он поднялся на утес, упрямо пошел мокрыми от дождя улицами за еще одной тачкой кирпичей. Впервые за последнюю неделю освободившись от дурацкой мечты о плавании, он заметил наконец, что улица Кожевенников будто вымерла. Кучи мусора захламляли обезлюдевшую кожевенную фабрику. Мастерские напоминали ряд темных зияющих ртов, а окна спален над ними словно ослепли. В конце переулка старый сапожник жег с ужасным зловонием кучу совершенно новых башмаков. Рядом с ним подергивал ушами от жуткого запаха осел.

Лиф снова нагрузил тачку кирпичами. На этот раз, когда он покатил ее вниз, удерживая от рывков на крутых улицах и прилагая всю силу рук, чтобы сохранить равновесие на извилистом пути с утеса на пляж, за ним пошли двое горожан. Потом еще двое или трое из переулка Ростовщиков и еще несколько с тех улиц, что сходились к рыночной площади, так что когда он наконец распрямился и морская пена закипела у его грязных босых ног, а брызги освежили лицо, здесь уже была небольшая толпа, выстроившаяся вдоль одинокого следа, глубоко выдавленного в песке его тачкой. Странные люди с отрешенными лицами неистовых. Лиф не обращал на них внимания, хотя знал, что вдова из переулка Ткачей испуганно смотрит на него с утеса.

Он вкатил тачку в море, пока вода не стала ему по грудь, вывалил кирпичи и, подгоняемый большой волной, вышел на берег с тачкой, полной пены.

Неистовые разбредались по пляжу. Высокий парень из переулка Ростовщиков, проходя мимо, спросил:

— Почему бы тебе не бросить их с вершины утеса?

— Они б упали на песок, — ответил Лиф.

— А ты хочешь утопить их? И правильно. Знаешь, тут кое-кто уж решил, что ты здесь внизу что-то строить задумал. Тебя собирались стереть в порошок.

Усмехаясь, ростовщик ушел, а Лиф отправился наверх за следующим грузом кирпичей.

— Пошли ужинать, Лиф, — беспокойно сказала ему вдова. Она стояла на вершине утеса, крепко прижимая к себе ребенка, чтобы защитить его от ветра.

— Ладно, — сказал он. — Принесу каравай, я запасся парой еще до того как ушли пекари. — Он улыбался, а она нет. Когда они вместе поднимались по улицам, она спросила: — Ты сбрасываешь кирпичи в море, Лиф?

Он рассмеялся и ответил: — Да.

Она посмотрела на него то ли с облегчением, то ли с грустью; но за ужином в се домике, освещенном лампой, она была, как всегда, покойна и тиха, и они съели свой сыр и черствый хлеб в добром расположении духа.

Весь следующий день он продолжал возить кирпичи — тачку за тачкой, и если его и видели неистовые, то думали, что он занят тем же, чем и они. Прибрежная отмель уходила в море довольно полого, так что до большой глубины было еще далеко. Он начал во время отлива, а потому его работа никогда не будет видна. В прилив сваливать кирпичи и ровно укладывать их, когда вода бурлит перед глазами и грохочет над головой, было трудно, но он продолжал. Ближе к вечеру он принес длинные железные прутья и укрепил ими постройку, так как волны подмывали его мостовую футах в восьми от начала. Он убедился, что даже кончики прутьев во время отлива находятся под водой, так что ни один из неистовых не мог бы заподозрить обмана. Пара стариков, спускавшихся с Оплакивания в Храме Небес, повстречалась ему, когда он, гремя пустой тачкой, поднимался в сумерках по улице; они усмехнулись, глядя на него.