Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Майкл Муркок

Удары волн становились все сильнее. Начинался прилив. Брызги пропитали одежду, холодили тело, намочили лица и волосы. Они достигли конца его долгой работы. Позади них, совсем недалеко, лежал берег, темнел песок под утесом, над которым простиралось ясное бледное небо. Вокруг них — бурная вода и пена. А впереди — пучина.

Волна, бегущая к берегу, ударила в них, и они зашатались; ребенок от тяжелого шлепка моря проснулся и закричал — тихий плач в долгом холодном свистящем бормотании моря, вечно повторяющего одно и то же.

— Нет! Я не могу! — выкрикнула мать, но только крепче сжала руку мужчины и встала с ним рядом.

Подняв голову прежде чем сделать последний шаг с того, что он построил, в бездну, он увидел нечто движущееся по воде с запада — призрачный свет, белое мерцание, словно грудка ласточки в лучах зари. Будто голоса зазвенели над гулом моря.

— Что это? — спросил он, но ее голова была склонена к ребенку в попытке успокоить тихий плач, бросающий вызов безбрежному бормотанию моря. Лиф замер и увидел белизну паруса, танцующий свет над волнами, летящий навстречу им и навстречу великому свету, встающему позади них.

— Жди, — раздался крик с того, что бежало по серым волнам, танцевало в пене. — Жди! — Голоса музыкой плыли над морем, и когда белый парус навис над ними, Лиф увидел лица и протянутые руки и услышал, как говорят ему:

— Идите, идите на корабль, пойдем с нами к Островам...

— Держись, — нежно сказал он женщине, и они сделали последний шаг.

Сирил М Корнблат. Слова Гуру

Вчера, когда я шёл в лес встретиться с Гуру, некто остановил меня и спросил:

— Малыш, что ты делаешь тут в час ночи? Твоя мама знает, где ты? И сколько тебе лет, что ты так вот разгуливаешь один по ночам?

Я посмотрел и увидел, что он совсем седой, и засмеялся. Старики — сплошь слепцы; впрочем, все люди, можно сказать, вовсе не видят. Женщины, пока молодые, еще, может, кое-что могут увидеть, но мужчины — почти совсем ничего.

— В следующий день рождения мне будет двенадцать, — ответил я. И добавил (потому что всё равно я не дам ему уйти и рассказать всё другим): — А ночью я вышел, чтобы повидать Гуру.

— Гуру? — удивился он. — Кто такой Гуру? Иностранец, наверно, а? Нет, молодой человек, негодное это дело — якшаться с иностранцами! Так кто этот Гуру?

Раз он хотел — я сказал ему, кто такой Гуру, и, когда он начал болтать насчет дешевых журнальчиков и сказочек, я произнёс одно из тех слов, которым научил меня Гуру; и он умолк. Он был старик, и суставы у него гнулись плохо, поэтому он не осел и не согнулся, а прямо так и упал, как стоял, ударился головой о камень. А я пошёл дальше.

Хотя в следующий день рождения мне будет только двенадцать, я знаю много такого, чего не знают старики. И я помню такие вещи, которые не помнят другие ребята. Помню, как я родился — как появился на свет из тьмы, и помню, какие звуки издавали тогда взрослые вокруг меня. Позже, когда мне уже было два месяца, я начал понимать, что их шум означает что-то вроде того, что происходит в моей голове. Я открыл, что и сам могу издавать подобные звуки. Все очень удивлялись. «Говорит! — повторяли они. — И такой маленький! Клара, и что ты об этом скажешь?..» Клара — это моя мать.

Клара отвечала: «Прямо и не знаю, что сказать. У нас в семье гениев никогда не водилось — а в семье у Джо и подавно.

Джо — это мой отец.

Однажды Клара привела человека, которого я раньше не видел. Она сказала, что это репортёр — пишет о том и о сём в газетах. Этот репортер пытался говорить со мной, как будто я был обычным младенцем. Я даже не отвечал, а просто все смотрел на него, пока в глазах у него что-то не погасло, и он ушёл. Даже убежал. А Клара после отругала меня и прочла кусок из газеты этого репортёра. Он думал, что статья у него вышла смешная. Там было про то, что репортёр будто бы задает мне всякие сложные вопросы, а я отвечаю детским гугуканьем. Это все было враньё, конечно. Я не сказал этому репортёру ни одного словечка — да и он сам ничего такого у меня не спрашивал.

Я слушал, как Клара читает этот отрывок, а сам в это время следил за ползущим по стене слизняком. Когда Клара замолчала, я спросил:

— Что там за серая штуковина? — и показал на слизняка.

Она посмотрела, но ничего не увидела.

— Какая штуковина, Питер? — удивилась она. (Я приучил Клару называть меня полным именем, а не каким-нибудь дурацким словцом вроде «Питти».) — Что за штуковина?

— Большая, как твоя ладонь, Клара. Но мягкая. По-моему, в ней совсем нет костей. Она ползет вверх, но я не вижу у неё головы. И ног у неё тоже нет.

Клара, похоже, была встревожена, но пыталась подыграть — положила руку на стену и старалась найти слизняка, а я поправлял — говорил «правее», «левее» и так далее. И вот наконец Клара положила руку прямо на слизняка, и её рука прошла сквозь него. Тогда я понял, что она на самом деле не видит его и не верит, что он там есть. Так что я больше не говорил о слизняке. Только через несколько дней я спросил её:

— Клара, как называется что-то, что один видит, а другой — нет?

— Иллюзия, Питер, — ответила она, — если я правильно тебя поняла.

Я ничего не сказал. Дал ей уложить меня в постель, как обычно. Но когда она погасила свет и ушла, я подождал немножко и тихо позвал:

— Иллюзия! Иллюзия!

И в тот же миг появился Гуру. Это был первый раз, когда он пришел ко мне. Он поклонился — с тех пор он всегда так кланяется — и сказал:

— Я ждал этого.

— Я не знал, что тебя можно так позвать, — ответил я.

— Когда бы ты ни захотел видеть меня — я буду готов и явлюсь сразу же. Я стану учить тебя всему, чему ты захочешь научиться. Ты знаешь, чему я буду тебя учить?

— Если ты станешь рассказывать мне про серую штуку на стене, я буду тебя слушать, — ответил я. — И если ты станешь рассказывать про реальные вещи и про нереальные, я буду слушать.

— Очень немногие, — задумчиво сказал он, — хотят учиться таким вещам. А есть и такие вещи, которые никто изучать не хочет. И еще есть такие, которым я не стану тебя учить.

Тогда я сказал:

— Я стану учить то, чего никто не хочет учить. И я даже выучу то, чему ты учить не хочешь.

Он насмешливо улыбнулся:

— Хозяин пришел! — и почти засмеялся. — Хозяин Гуру!

Вот так я узнал его имя. И в ту ночь он научил меня слову, позволявшему делать всякие мелочи — портить еду, например.

С той ночи и до вчерашней он нисколько не изменился, хотя сейчас я стал такой же высокий, как он. Его кожа все такая же сухая и блестящая, и лицо все такое же худое, и голова его по-прежнему увенчана копной жестких, грубых черных волос.