Полное собрание рассказов. 1957-1973 - Ирвин Шоу

Около девяти вечера Сибилла принялась зевать и пошла в спальню раздеваться. Хьюго опрокинул три стаканчика бурбона, чтобы не казаться Сибилле не таким, как обычно, слишком рассеянным, — к чему ей лишние беспокойства? Стелить она себе стала на кушетке в гостиной.

Всю неделю время от времени Хьюго вспоминал мучительный для него низкий смех, доносившийся из окна Сильвии, и от этого любая мысль о сексе становилась противной. Чувствовал даже какое-то непривычное онемение в нижней части живота и сомневался, сможет ли еще заниматься любовью с женщиной. «Могу поспорить, — мрачно размышлял он, — что я единственный мужчина в истории, ставший импотентом от женского смеха».

Жена вышла из спальни, когда он взбивал подушку. Прозрачная черная ночная рубашка, не скрывала ее прелестей.

— Сладенький мой! — укоризненно бросила она.

— Сегодня же суббота, — попытался оправдаться Хьюго, продолжая боксировать с подушкой.

— Ах вот оно что!

Ни за что не скажешь, что его жена беременна, — стоит, в своей соблазнительной рубашке, на пороге, медлит, не уходит…

— Видишь ли, — промычал Хьюго, — субботняя ночь, разгар спортивного сезона… — К тому же я, так сказать, приноровился к заданному ритму — сплю тут один…

— Но ведь завтра нет игры, Хьюго! — В голосе Сибиллы прозвучали нотки нетерпения.

Ну разве устоишь против такой логики?

— Ты права дорогая, — согласился Хьюго и покорно пошел за ней следом в спальню — будь, что будет. Если он в самом деле импотент, так этого не скроешь, рано или поздно узнает…

Но все его страхи оказались напрасными, может, все дело в трех стаканчиках бурбона, кто знает. В постели они приближались к оргазму, как вдруг Хьюго испугался — не хватил бы жену инфаркт: так часто дышит, хватая широко раскрытым ртом воздух… Но и во время последних, отчаянных своих и ее телодвижений не мог не слышать, о чем она думает: «Зря я все же не купила это зеленое платье у Бонвита. — Ее задумчивый, спокойный голос звучал у него в ушах где-то чуть ниже барабанной перепонки. — А вот без пояса можно и обойтись. А еще — распороть старую норковую шляпку и сделать из нее манжеты для той старой, выцветшей тряпки — бывшего платья. Меховые отвороты…

А будут бросаться в глаза мои костлявые запястья…»

Хьюго завершил свои супружеские обязанности; Сибилла только счастливо вздохнула: «Ах!» — поцеловала его и тут же заснула, чуть похрапывая. Долго он лежал с открытыми глазами, время от времени поглядывая то на запястья жены, то на потолок и раздумывая о супружеской жизни.

Когда он проснулся, Сибилла еще спала; он не стал ее будить. Откуда-то издалека до него доносились звуки церковных колоколов — такие манящие, чистые, незамысловатые и понятные, они обещали умиротворение страдающим, мятущимся душам. Хьюго вылез из постели, принял душ, оделся быстро, но ничего не упуская в своем туалете, и помчался в церковь за утешением.

Сел на заднюю скамью у прохода, расслабился, — как успокаивают звуки органа и молитвы в это воскресное утро, как обволакивает церковная обстановка — веры и отпущения грехов…

Проповедь, посвященную теме секса и насилия в современном мире, Хьюго по достоинству оценил. После того, что с ним случилось, ему как раз позарез нужен религиозный святой анализ этих аспектов современного общества.

Священник, крупный, живой мужчина, с красной физиономией, был весьма прямолинеен; мимоходом осудив его. Призвал Верховный Суд коренным образом изменить свою политику, не допускать и близко к христианскому обществу орду любителей порнографии, мятежников, наркоманов и прочих грешников. Все это, по его мнению, объяснялось лишь атеистической концепцией того, что он презрительно назвал «гражданскими правами», — и больше не о чем, тут говорить!

Затронув в своей проповеди проблему секса, он закусил удила. Церковь прямо-таки сотрясалась от его громогласных проклятий в адрес обнаженных, соблазнительных девиц на обложках журналов; он ретиво осуждал сексуальное просвещение детей; проявляемый повсюду нездоровый интерес к контролю за рождаемостью; всяческие интимные встречи; добрачные половые связи; французские и шведские кинокартины; совместное купание в слишком откровенных пляжных одеждах; нежные обнимания в автомобилях на стоянках; все романы, написанные после 1910 года; совместное обучение мальчиков и девочек, а также новейшую математику, которая, по убеждению священнослужителя, стала опасным средством тайного подрыва моральных устоев. Упомянул пикники без сопровождения пожилых людей; уделил целых две минуты мини-юбкам и подверг нападкам даже женские парики, призванные, по его мнению склонить слишком восприимчивого американского мужчину к распутству и антисоциальному поведению. Видя, в какой раж впал священник, его прихожане нисколько не удивились бы, закончи он свою гневную проповедь решительным осуждением перекрестного опыления растений.

На своем месте на задней скамье Хьюго ощущал, насколько просветлен нее, целомудреннее стал, — очень приятное чувство. Ведь ради этого он и пришел в церковь. Вознамерился даже громко произнести «Аминь!» после одного-двух особенно духовно прочувствованных пассажей в тексте назидательного обращения священника к своей пастве.

Постепенно начал осознавать, что слышит в левом ухе чей-то странный, воркующий голосок: «Эй, ты, четвертая слева в третьем ряду, розовощекая такая! Почему бы тебе не зайти ко мне домой после службы для духовного утешения, ха-ха!». Ошеломленный Хьюго понял, что слышит внутренний голос священника.

А тот столь же громогласно приступил к довольно неубедительному восхвалению преимуществ, которые дает человеку безбрачие. «Ну а ты, толстушка, в пятом ряду, с такой пышной грудью, в узком лифчике… миссис… как тебя там зовут?.. Что уставилась в свой молитвенник, будто собираешься в монастырь?». Хьюго слышал, как мешаются благочестивые советы и святые мысли с приятной, невинной шалостью: «Я-то догадываюсь, чем ты занимаешься, когда твоего мужа нет в городе. Может, запишешь номер телефона моих личных покоев в эту маленькую черную книжонку. ха-ха?! Я не против!».

На своей церковной скамье Хьюго оцепенел: нет, это уж слишком! Священник между тем заговорил о добродетели и целомудрии, — счел, наверно, за нужное завершить свою проповедь на высокой ноте. Закинув голову назад, устремив очи к небесам, ухитрялся все же через полуприкрытые веки разглядывать прихожанок. Судя по всему, эта последняя тема особенно его занимала, — голос зазвучал необычайно торжественно, когда он красочно стал описывать эту самую главную добродетель в глазах Всевышнего и его ангелов. «А ты, маленькая мисс Бривз, в белых перчаточках и в таких же носочках, — слышал Хьюго мысли священника, — ты, вызревающая, как вкусная, спелая ягодка, с дрожью приближаясь к опасной, похотливой границе, отделяющей тебя от взрослой женщины! Никто кроме меня не знает, чем ты занимаешься за автостоянками, возвращаясь из школы. Дом твоего приходского священника всего в двух кварталах от твоей школы, крошка, — как раз по дороге домой. Одного робкого стука вполне достаточно. В моем доме всегда найдется чаек с пирожными для таких маленьких, красивых девочек, как ты, ха-ха!».

Не боялся бы Хьюго привлечь к себе всеобщее внимание, давно встал бы и выбежал из церкви. Но вместо этого он с размаху шлепнул себя по левому уху: постоянный звон не дает ему больше ничего слышать. Громкий шлепок привлек внимание — несколько человек повернули к нему головы с явным неодобрением, но это его совсем не трогает. Когда надоедливый звон наконец прекратился, проповедь уже закончилась и священник назвал номер церковного гимна, который надлежит спеть прихожанам, под названием «Скала веков». Хьюго, не зная как следует слов песнопения, просто что-то мычал — пусть на него не пялят больше глаза.

Орган звучал все мощнее; сопрано, тенора, альты, басы подхватили дивную мелодию, вкладывая в исполнение в нее всю свою веру и все свое музыкальное искусство:

«Скала веков, разверзнись для меня,Позволь мне укрыться в тебе!Пусть вода и кровь, истекающие из Тебя,Этот животворящий целительный поток,Станут двойным моим исцелением от греха…».

Приливы могучих аккордов захватили Хьюго, музыкального слуха у него никогда не было, он только проигрывал дома на патефоне старые, 78 оборотов в минуту, пластинки Уэйна Кинга. Их собрала еще его мать, будучи девочкой, и подарила весь комплект ему на свадьбу. Но сейчас широкий музыкальный диапазон органа, чистые нежные как у флейты, женские и девичьи голоса, обращающиеся к Богу, поддержка густых, как у виолончели, мужских голосов — все это мелодическое разноголосие порождало в нем особое чувство неземной легкости, будто он сам плывет по весеннему воздуху, блуждая и теряясь в бесконечных, благоуханных небесных садах. Непорочные девы ласково касались его лба нежными, словно лепестки роз, пальцами; в горных потоках мелодично журчала вода, сказочные богатыри заключали его в крепкие объятия, клянясь в вечном братстве. Затянули «Очисти мя, Спаситель, очисти, или я умру!»; Хьюго сполз со скамьи и забился в непреодолимом приступе экстаза. Ему повезло, — в последнем ряду, у самого прохода, этого почти никто сразу не заметил.