Жизнь и приключения артистов БДТ - Владимир Рецептер

Но говорит это не кто-нибудь, а сама Ахматова, и Р. поневоле впадает в задумчивость…

Теперь вернемся к ее аргументам и, объективизируя картину, послушаем, что она говорила ученому-физику Георгию Васильевичу Глекину. Текст этот им записан, передан в ЦГАЛИ, и — один к одному — совпадает с тем, что слышал от Анны Андреевны артист Р.

— Как же это получилось, что мы всех современников Шекспира знаем, и о характере Бен-Джонсона, и о дикой смерти Марлоу, и о всех других, а о самом Шекспире — он же и тогда был знаменитостью! — никто ничего не написал? Нет. Под портретом в так называемом прижизненном издании есть таинственная надпись Бен-Джонсона — «Пусть этот портрет так же скрывает его лицо, как эта книга его мудрость». И сам портрет. Вот смотрите, узкая полоска идет ниже подбородка. Ведь это — маска! Портрет человека в маске. А кто под ней?.. Да и откуда бедному актеру было знать все тонкости придворного этикета? А он их очень хорошо знал, даже не знал, а они были прямо-таки тем воздухом, которым дышал автор «Гамлета» и «Хроник». И сами его Ричарды, и Генрихи, и Макбет написаны вовсе не по Голенштадским хроникам, а по той, хранящейся в Тауэре или во дворце хронике, которую опубликовали лишь в XIX веке, а в те времена могли знать лишь Елизавета и ее самые доверенные люди. Например, Бэкон. Елизавета была очень талантливая и своеобразная женщина… И ее соперница — ученица Ронсара — тоже… Все это странно…

С артистом Р. на «Гамлете» и «Макбете» Ахматова задерживалась.

— От казни Марии Стюарт до появления «Макбета» прошло не так много времени, — объясняла она. — Событие не слишком отдалилось, примерно так, как от нас — убийство Кирова… Ее первый муж, Франциск, умер от воспаления среднего уха, и яд, влитый в ухо старого Гамлета, конечно, напоминает именно это. А второй, Дарнлей?.. Его, как Дункана, заманили в тихий домик возле Эдинбурга, там был сад, и он отдыхал, выздоравливая. Убийцы вошли ночью, когда он спал…

— «Когда я спал в саду», — вежливо подчитывал Р.

— Вот, вот, — одобряла Анна Андреевна. — И следы оспы на его коже — это язвы, о которых говорит ваш Призрак… Конечно, «Макбет» и «Гамлет» — произведения одного человека, но не того, кто писал «Ромео и Джульетту»… И этот запрет вскрывать могилу в Стратфорде, смущая бедный прах. Там ведь доходит до проклятия тем, кто потревожит эти кости… Как будто бы делалось буквально все, лишь бы сохранить тайну…

Далее шли великолепная пауза и окончательный вывод:

— Ему повезло. Ему удалось скрыться.

«Макбет» всегда считался вещью, опасной для театра, и не из-за провала, а из-за проклятия, которое обращалось на игроков. Но Гоги уже не было, и решения принимали люди, еще более несуеверные, чем он. Роль Дункана получил Стржельчик, а Росса — Волков.

Сначала текст стал «выпадать» у Миши. Он неожиданно останавливался, путал, возвращался к началу и просил повторить кусок. Повторяли, и опять случалась осечка. Миша и сам понимал, что происходит нечто странное, это ведь видно, когда артист хочет сделать как надо, а у него не выходит. Вот — страшный сон, проклятье профессии, когда просыпаешься в поту, увидев на сцене себя, забывшего текст. Да и сам его текст был вязок, мрачен и наводил на мысль о том, что мы «прогневали небеса».

Уж по часам давно дневное время,А солнца нет как нет. Одно из двух:Иль одолела ночь, иль день стыдитсяЛицо негодным людям показать…

Ждали, когда Миша сам попросит о замене. И дождались. Тексты Росса решили разделить между Ленноксом и Сивардом. Сиварда репетировал Соляков, ему и досталась львиная доля…

У Стрижа болезнь обозначилась резче. Он приходил в хорошем настроении, шутил, хорохорился и даже успевал ущипнуть кого-то из новых красоток. Подходил монолог Дункана, и Владик брал внимание на себя. Скажет несколько строк, спутает слова, опять начнет, опять споткнется.

— Извините, я сейчас. Давайте повторим! — И снова сбой, и снова; Стриж выходил в курилку и спрашивал: — Странно, что там со мной происходит?

Это дикое ощущение описано Пушкиным так точно, будто он сам — актер:

Бледнеет, ролю забывает,Дрожит, поникнув головой,И, заикаясь, умолкаетПеред насмешливой толпой…

Оказалось, что у Волкова начал развиваться необратимый дефект психики, или деменция, осложненная болезнью Альцгеймера, а у Стржельчика дала себя знать опухоль мозга.

Надменный Михаил Давыдович стал робок, отрешен и похож на потерявшего себя Гришу Гая. Он оказался неадекватен в быту, и его пришлось поместить в дорогостоящий приют для безнадежных ромали. Иногда в немощном и почти неузнаваемом пациенте вспыхивал огонек, и он, собрав вокруг себя кучку безгласных теней, начинал рассказывать им о боевых эпизодах фильмов «Путь в „Сатурн“» и «Конец „Сатурна“», где он, он, он, а не кто-то другой, играл лихого разведчика.

Еще до помещения в приют Аллочка нашла Мишино письмо, в котором он просил похоронить его в Пушкине, вместе с ее родными, то есть на том же кладбище, где лежал Гриша Гай. В письме содержалась еще одна просьба: никого из коллектива славного театра к его гробу не звать…

Стржельчика приговорили в Военно-медицинской. Сказали, что оперировать бесполезно. Будущий министр здравоохранения Юра Шевченко говорил Люле Шуваловой:

— Люда, он красиво жил, дайте ему красиво умереть!..

Но в нейрохирургическом имени Поленова оперировать брались, и она поняла, что, не использовав этот шанс, будет сживать себя со свету. Оказалось, что это — глиопластома, одна из самых злокачественных и быстрорастущих опухолей…

Потом его держали в 122-й медсанчасти и в «Дюнах», но с каждым днем становилось яснее, что до начала сезона ему не дотянуть.

Опять был консилиум из Военно-медицинской, они увидели, что Владика, по сути, уже нет и во что превратилась бессонная Люля, и забрали его в свою реанимацию…

С тех пор Люда Шувалова обходит «Макбета» стороной и говорит, что смотреть его не пойдет, чем бы это ей ни грозило…

— Настоящий японский ламан очень похож на узбекский, — сказал Ирик, орудуя у плиты.

— Если так, зачем ты уезжаешь? — спросил Р.

Жена Ирика вместе с детьми успела улететь в Ташкент.

— Пора, — лаконично ответил Ирик.

— И нам пора, — сказал Стржельчик.

Ирик заехал за нами в любезный «Саттелит» в день возвращения труппы в Токио, и мы достали свои подарки — стальной нож из Аргентины и черную икру, которую сберегал Влад. Хозяин готовил классную еду — мясное чахохбили и steak с жареной картошкой, и она вызвала наш искренний восторг. А если добавить сюда ноль семьдесят пять «Беловежской пущи» и полную неспособность предугадать, что станет символизировать это название в нашей исторической перспективе, легко представить, как хорошо мы сидели втроем в просторной токийской квартире моего одноклассника…