Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Писца мне, — обернулся, Селим к белому евнуху. Он положил большую руку на имперскую печать и задумался, глядя на штормящий пролив.

— Двадцать лет я проживу, — усмехнулся султан про себя. «К тому времени Фаруку двадцать два будет. Даже если случится что-нибудь, — на все воля Аллаха, — Марджана разумная женщина, и будет хорошим регентом.

Соколлу я отправлю в отставку, чуть попозже, пусть лучше визирем молодой станет, этому на покой пора, он себе на старость наворовал уже.

— В конце концов, — мужчина вздохнул, — это самое малое, что я могу для них сделать.

— Ваше величество, — поклонился евнух с чернильницей на шее.

Селим начал диктовать.

Мехмед-паша бушевал. Он разбил о стену драгоценную чернильницу китайского фарфора и, застонав, обхватив голову руками, опустился за стол.

— В конце концов, — осторожно сказал кизляр-агаши, — ничего страшного не случилось. Он здоровый мужчина и проживет еще долго.

— Это ты ее подговорил? Ты? — Соколлу ударил кулаком по столу, и кипа документов разлетелась по комнате. «Как ты мог! Без моего разрешения!»

— Я слова ей не сказал, — обиженно ответил евнух. «И я уверен, что и кадина Марджана у него ничего не просила — как мы с вами обсуждали недавно, если бы она хотела, чтобы Фарук стал наследником, это бы давно уже случилось».

— Что ему в голову ударило? — Соколлу тяжело вздохнул.

Евнух тонко улыбнулся и закатил глаза.

— Да, да, — пробурчал визирь, — у меня самого дома есть на ложе шестнадцатилетняя жена, но надо же думать не только этим.

Он наклонился и стал подбирать бумаги.

— Давайте помогу — захлопотал кизляр-агаши.

— Ну что ж, — улыбнулся визирь, когда они закончили, — пусть дарует Аллах здоровье и процветание нашему султану и принцу Фаруку.

— Потому что, — добавил Соколлу, когда евнух вышел, — с этого дня я и гроша ломаного за их жизни не дам.

Он очинил перо и стал писать.

Нур-бану осторожно взяла небольшую плетеную корзинку, закрытую крышкой.

— Только очень аккуратно, — предупредила она невысокую, стройную женщину, закутанную в вуаль. «Ночью. Они спят вместе или в разных комнатах?».

— Сейчас в одной, — прошептала женщина.

В корзинке что-то зашуршало.

— Хорошо, — Нур-бану подумала. «Даже если она тоже умрет, ничего страшного. Ты молодец, милая».

Женщина наклонилась и поцеловала ей руку.

— Скоро, — шепнула Нур-бану. «Потерпи еще немного. У тебя будет все, что ты хочешь».

Марджана заканчивала завтракать, когда в трапезную вошел Селим.

— Не вставай, — махнул рукой муж, и, наклонившись, поцеловал ее в теплый лоб. «Лучше тебе, я смотрю?».

— Да, — она улыбнулась. «Дети на занятиях, Фарук так рад, что ты ему разрешил верховой езде учиться, только и говорит: «Я на коне, как папа!»

— Я ж его видел, — Селим рассмеялся. «Ничего не боится, мой сын, да и твой, — он ласково обнял жену, — тоже. Ну что, — рука мужчины медленно поползла вниз, к груди Марджаны, — как крови твои пройдут, сделаем девчонку?.

Женщина рассмеялась: «А если мальчишка будет?».

— Еще лучше, — Селим, потормошил ее. «Пойдем, покажу тебе кое-что. Только накидку возьми кашемировую, на дворе холодно, да и там тоже».

Их сопровождала охрана с факелами. Лестница была крутой, скользкой и Селим заботливо поддерживал жену под локоть.

— Что тут? — спросила она, оглядываясь на серые камни стен.

— Разное, — коротко ответил Селим. «Долго там не стой, мало ли, — только посмотри, и отойди». Низкая, тяжелая дверь медленно открылась перед Марджаной.

Девушка висела вниз головой, растянутая на прикрепленных к потолку крохотной камеры цепях. Между широко разведенных ног жужжала, копошилась черная, шевелящаяся масса.

Краем глаза Марджана увидела несколько ульев, расставленных у стены. Пахло медом и чем-то еще — сладким, отвратительным, гниющим.

Гречанка открыла глаза, изодранные в клочки, распухшие губы что-то прошептали. Рядом с Марджаной пролетела пчела и она собрала все силы, чтобы не покачнуться.

— Любимая, — позвал ее муж.

Уже во дворе он, поглаживая рыжую, душистую бороду, рассмеялся: «Ее сначала янычарам на пару дней отправили, — чтобы из двух дырок у нее одна стала, ну а потом, — он кивнул головой вниз, — туда».

— Пусть убьют, — не смея взглянуть на мужа, попросила женщина.

— Нет, — покачал головой, Селим и оживился:

— Я велел ту купальню, где эта гадина тебе отраву подсунула, перестроить, — у тебя теперь будет еще и с морской водой бассейн. И пол подогретый, чтобы зимой не замерзнуть, упаси Аллах. Дня через три-четыре закончат, — он поднял вуаль и нежно коснулся губами прохладной щеки Марджаны.

— Спасибо, — сказала она, посмотрев снизу вверх в голубые глаза мужа. «Спасибо, любимый».

Девочка проснулась и поднялась на ложе. Снаружи шумел осенний ветер, гоняя палые листья. Брат спокойно сопел, свернувшись в клубочек. Серый, предутренний свет заползал в опочивальню, освещая разбросанные на огромном ковре игрушечные галеры, солдатиков, лежащего на боку деревянного коня на колесиках.

Ребенок встал, и, подойдя к двери, выглянул наружу. Море бурлило штормом — холодное, свинцовое, сильный дождь хлестал по темному от воды мрамору террасы.

Рядом с ногой девочки что-то проскользнуло, и она, наклонившись, радостно сказала:

«Ужик!»

Она почти ничего не помнила из той жизни — только нагретую солнцем траву, и девочку, с которой они играли на лугу, у большой реки. Та была старше ее, с рыжеватыми косами и васильковыми глазами. Феодосия не боялась змеек, что нежились на летнем тепле, они были маленькие и безобидные, а девочка, — как ее звали? — убегала от них с криком.

Феодосия смеялась и обвивала змейку вокруг смуглой ручки — как браслет.

Она вообще ничего не боялась — только огня. Где-то далеко, очень далеко была его пылающая стена, рушащиеся стены домов, серый, клубящийся дым. Матушка говорила, что тогда она спасла Федосью, заставив ее дышать, но девочка знала — на самом деле это был он. Мужчина — высокий, смуглый, темноволосый. Он наклонился над ней, и на девочку повеяло чистым, холодным ветром — будто была она далеко на севере, или в море. Федосья знала, — то был ее отец.

Змея — небольшая, красивая, — свернулась колечками и зашуршала чешуйками, подняв изящную голову.

— Здравствуй, ужик! — улыбнулась Феодосия и, присев на корточки, протянула руку вперед.

Женщина, пробормотав что-то, плотнее закуталась в отороченное мехом шелковое одеяло.

За стенами опочивальни свистел холодный, северный ветер.

— Марфа! — услышала она чей-то голос в его шуме. «Беги!» Темный человек ждал ее, заслонив собой выход.

Она схватила кинжал, и, обернувшись, ударила туда — раз за разом, слыша хрипы и стон, чувствуя, как течет теплая, свежая кровь по ее рукам.

Марджана проснулась и, обернувшись на Касю, что мирно спала в углу, посмотрела на свои испачканные кровью пальцы. Она вздохнула, и, нашарив ногами расшитые сафьяновые туфли, прошла в умывальную.

Она плеснула холодной водой на лицо и вдруг застыла — из соседней спальни, где ночевали дети, слышался голос дочери.

Марджана нашарила в постели кинжал, — с тех пор, как ее пытались отравить, она упросила, Селима вернуть ей оружие, и нащупала на рукоятке клинка золотую фигурку рыси.

В огромном зале было тихо и сумрачно. Янычары охраняли двери снаружи, а здесь, среди темных колонн, никого не было. Марджана осторожно открыла дверь детской.

Дочь стояла на коленях, с любопытством рассматривая коричневую, блестящую змею.

— Федосья, замри, — спокойно сказала Марфа, и, вспомнив, как учили ее покойный батюшка и отец Феодосии, метнула кинжал. Змея задергалась, пригвожденная клинком к ковру. Дочь ахнула, и Марфа, быстро пройдя к ней, зажав ей рот, со всей силы наступила на хребет змеи. Раздался тошнотворный хруст.

— Мама, — тихо спросила девочка, — ты зачем ужика убила?

— Тихо. Ложись, — Марфа укрыла Феодосию, перекрестив ее, и посмотрела на мирно спящего сына. «То не ужик был. Закрывай глаза».

Она оглянулась и заметила валяющуюся в углу опочивальни плетеную корзинку. Убрав туда труп змеи, Марфа нашла на стенке прицепившийся к ней белокурый, длинный волос.

Она встала на колени и приставила к горлу Каси кинжал. Девушка заворочалась и попыталась присесть.

— Рассказывай, — потребовала Марфа и чуть надавила клинком на нежное, белое горло.

Голубые глаза служанки наполнились слезами.

— Я его ненавижу, — прошептала Кася. «Он убил мою мать».

— Как? — спросила Вельяминова.

— Она была его гездэ, давно еще, как нас только сюда привезли, — всхлипнула полька.

«Понесла от него, а ребенок застрял. Лекари сказали, что это мальчик. Он распорядился, — Кася уронила голову на колени, и разрыдалась, — ее…, разрезать. Сказал, что один сын ему дороже, чем сотня женщин. Мама умерла, а там…, у нее была девочка. Тоже мертвая».