Последний солдат Третьего рейха - Ги Сайер

Был здесь и мой друг Гальс, которого я никогда не забуду, а также и еще восемь человек, кого я не знал по именам. Все вместе мы составляли остатки дивизии «Великая Германия». Не могли нас списать? Вроде нет. Нас поприветствовал офицер. Мы встали по стойке «смирно» и принялись изучать серое лицо капитана, который по-прежнему требовал строгой дисциплины.

Раньше нас раздражали мелочные придирки, необходимость соблюдать дисциплину во всем. Теперь же мы находили в ней даже какую-то радость. Ведь дисциплины требовали только от тех, кто еще был в состоянии воевать. В дальнейший анализ мы не вдавались. И этого нам было достаточно: мы давно привыкли жить сегодняшним днем. Капитан говорил с нами, но, несмотря на официальный тон, мы понимали, что и он несет тот же груз, что и все мы: офицеры, солдаты, мужчины, женщины, дети. Время, когда офицеры покрикивали на нас, осталось в далеком прошлом. Теперь обстоятельства не допускали излишней грубости. Капитан говорил с нами, как говорит мужчина с мужчиной.

Но на нем была форма. А это обязывало его даже в таком тяжелом положении, как наше, сохранять порядок. Он, как и все мы, знал, что наше дело проиграно, но хватался за последнюю соломинку. Капитан сказал, что нам предстоит отступление. Придется пройти по льду до Данцига, в котором остаются подразделения нашей дивизии. Тоном, который вовсе не был безапелляционным, он сообщил, что нам, когда мы доберемся до места назначения, еще предстоит повоевать. Впрочем, отдавая приказы, он не стремился утаить от нас худшее: ведь скрыться от него было невозможно. Сообщив нам дальнейшие планы, капитан отошел к следующему взводу, уже по пути взяв под козырек.

Итак, мы отправились в путь. Порывы ветра поднимали с зеркальной поверхности льда хлопья снега. Вдали плескалось море, а позади слышался шум войны.

Вечером мы добрались до Фрише-Нерунг и до первых бомбоубежищ, которых было почти не видно под сугробами. В довершение всего я поскользнулся и вывихнул ногу. Предстояло идти еще километров шестьдесят. А что делать? Я уже давно знал, что судьба ополчилась против меня. Но здесь страдало и умерло столько людей, что мои переживания были не в счет. Мы продвигались медленно. Укрывались где попало, даже в перевернутой вверх днищем лодке. Мысль об этом пришла в голову не одним нам: здесь уже было несколько беженцев, которые дрожали от холода. Пытаясь заснуть, они стонали.

К середине следующего дня мы доковыляли до Кальберга. В городке было некуда повернуться от беженцев. Они не находили здесь пищи. Порошковое молоко доставалось детям. Солдатам также приходилось выстаивать длинные очереди. Они получали две пригоршни муки на человека и чашку кипятка, разведенного крохотной порцией чая.

Мы продолжали утомительное путешествие, повсюду встречая беженцев. Дважды нас начинали бомбить советские самолеты. Я больше всего боялся за детей, которые не могли понять, что происходит. Они не знали, что над ними вьются самолеты противника, не понимали, какую опасность представляет для них голод и холод. На каждом шагу их поджидала ловушка. Им угрожали с воздуха, но и на земле было не легче. У них болели руки и ноги, от каждого шага закусывали губы и погружались в состояние непрерывного страха.

Через три дня мы добрались до Данцига. В городе было спокойно, несмотря на то что там находилось несколько тысяч беженцев. Фронт находился южнее, и мы даже не слышали грохота орудий, хотя авианалеты по центру города были нередки. Данциг стал перевалочным пунктом на пути беженцев. Хотя огромные толпы проводили дни и ночи без крыши над головой, делалось все возможное, чтобы облегчить их участь. На запад можно было попасть по железной дороге, а из порта уходили пароходы. Мы остались ждать на пристани, среди плотной толпы этих бродяг поневоле.

Воллерс направился в центр перераспределения, чтобы узнать, где находится наше подразделение. Он прождал под стеклянной крышей несколько часов. Я же не слишком торопился уходить: сапоги, застывшие на холоде, врезались мне в распухшие лодыжки.

В гавань вошел большой пароход. Толпа бросилась к причалу. Судно еще не отдало швартовы, так что пришлось прождать еще несколько часов, но трата времени не имела в Данциге никакого значения. Люди хватались за любую соломинку и готовы были вытерпеть что угодно.

Мы уже два дня ожидали новостей и указаний под стеклянным навесом станции. Бушевал ветер. Его порывы крушили остатки остекления. Внутри было не теплее, чем снаружи. Чтобы не замерзнуть, приходилось ходить без остановки и махать руками. Поскольку я почти не мог ходить, товарищи выделили мне уголок в помещении вокзала, а сами ходили по развалинам в порту. Наконец, до нас дошли новости, правда не совсем такие, каких мы ждали. В Данциге нет подразделений дивизии «Великая Германия». Возможно, их перевели в Готтенгафен, расположенный несколькими километрами севернее, в заливе. Идти недалеко, только выдержат ли мои ноги?

Опираясь и на палку и на Гальса, я с трудом прошел полгорода. Но само Провидение помогало нам. Местные жители вышли нам навстречу и провели в дом. Там было тепло. Нам показалось, что пред нами растворились врата рая.

Хотя в доме и без нас расположилась куча народа, хозяева предложили нам вымыться. Воллерс знал, что у солдат нет права на удобства, положенные беженцам. Но его форма превратилась в лохмотья. Он так устал, что не стал отказываться. Даже я вымыл затекшую лодыжку в тазу с горячей водой. Хозяева настояли, чтобы мы остались на ночлег, а вечером даже накормили нас.

Ночь мы провели в теплом подвале. К несчастью, мы так отвыкли от тепла, что не смогли даже его вдоволь оценить. Несколько раз нас охватывала дрожь, будто внутри срабатывал какой-то сигнал тревоги. Оказавшись неожиданно для себя на отдыхе, мы до конца осознали, что едва живы от изнеможения. Линдберга время от времени охватывала лихорадка. Гальс совсем пал духом. Он не захотел спать лежа и провел ночь прислонившись к стене, постоянно всхлипывая. Я же растянулся во весь рост, но с каждым вздохом меня пронизывала боль.

Неужели мы уже никогда не сможем чувствовать себя как нормальные люди? Вполне возможно. Впрочем, не все было так уж плохо. Я почувствовал, что после горячей ванны моим ногам стало намного легче. Мы совсем не следили за собой, и стоило только соблюсти простейшие нормы гигиены, как наступало чудодейственное излечение. Даже тяжелораненый обретал жизнь после глотка шнапса и доброго слова. Ныне здорового мужчину выбивает из седла обыкновенная простуда. Конечно, мы не были суперменами. Но мужчинами в полном смысле этого слова.

Утром мы попрощались с нашими благодетелями. Те сказали, что их силы тоже на исходе и они собираются, пока еще не поздно, уехать из Данцига на запад.