Стефан Цвейг - Сергей Романович Федякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цвейг по определению не мог знать цитаты Робина Шарма: «Великие лидеры строят себе памятники из камней, которые в них кидают критики», – но всегда иронично и спокойно относился к замечаниям и претензиям. Одни упрекали его в лояльности к власти и политическому режиму (как в случае с книгой о Бразилии). Другие – в отсутствии достоверности, в недостаточной строгости следования документам и неверной трактовке событий при работе над биографиями. Критиковали за излишнюю долю субъективизма, за идеалистический взгляд на взаимодействие человека и общества. Ставили в укор литературный прием «кольцевого повествования», привычку повторения сюжетных линий новелл. При создании типажей и портретных характеристик обвиняли в искаженных философско-исторических представлениях, в дилетантизме, плагиаторстве, в пристрастности, утверждении своей концепции прошлого. Сегодня все эти обвинения, как и фамилии тех, кто их старательно формулировал, забыты, и только многотонный «памятник» в виде все новых переизданий книг Цвейга ежегодно увеличивает, укрепляет, расширяет «пьедестал» его честного имени и славы.
* * *
Тем не менее, как бы Цвейгу ни хотелось жить в иллюзорном мире, мире без войны, возвращаться в Америку ему все-таки предстояло. 23 января 1941 года он совершил с Лоттой авиаперелет из Рио-де-Жанейро в Нью-Йорк, где в аэропорту его встретил Альфред и отвез на машине в британское посольство. Тем же январским утром Фридерика тоже собиралась ехать в посольство Великобритании на Бродвей, и вот как она описывает их случайную встречу: «23 января я пошла вместе с дочерью в английское посольство, чтобы взять необходимые бумаги на багаж, ожидаемый нами из Европы. И вот, когда я выхожу из лифта, – а их было много в холле здания – то прямо перед открывшейся дверью вижу Стефана! В Нью-Йорке, где семь миллионов жителей, мы случайно встретили друг друга. Сама судьба исключала всякую другую возможность, она не воспользовалась ни телеграфом, ни телефоном. Это странное совпадение произвело на нас обоих сильное впечатление».
Поселившись в том же отеле, Цвейг буквально с трудом закрывал дверь из-за натиска толпы посетителей, как страус, пряча голову под подушку и затыкая уши от ночных звонков и телеграмм с просьбами, требованиями, криками о срочной помощи беженцам. Его нервы были расшатаны, психическое состояние катастрофично ухудшалось – настолько, что близкие друзья порой переставали его узнавать. Тому есть печальные свидетельства, например, Клауса Манна, встретившего Цвейга на улицах Манхэттена: «Он шел по Пятой авеню мне навстречу, не сразу, впрочем, меня заметив. Он был “погружен в свои мысли”, как говорится; это, должно быть, были не очень-то веселые мысли и размышления. Светило солнце, улыбалось небо; но не для доброго, старого Стефана, который казался довольно мрачным. Поскольку он полагал, что за ним не наблюдают, он позволил себе расслабиться. Ни следа уже от веселого выражения, которое обычно было присуще ему. Между прочим, был он в то утро небрит, из-за чего лицо его казалось прямо-таки отчужденным и одичалым. Я посмотрел на него – щетинистый подбородок, тускло-угрюмый взгляд – и подумал про себя: ну и ну! Что с ним стряслось? Потом я подошел к нему: “Куда держим путь? И почему так спешно?” Он вздрогнул, как лунатик, услышавший свое имя. Секунду спустя собрался и мог снова улыбаться, болтать, шутить, любезный, оживленный, как всегда, светски вежливый и элегантный, в меру ровный, в меру любезный с венски носовым прононсом и с несомненно “выдающимися пацифистскими убеждениями”. Но дико чужое небритое лицо, которое он мне только что показал, должно ведь было заставить меня задуматься. Я думал: ну и ну! А он был отчаявшимся…»{410}
В Нью-Йорке в стеклянных витринах самых дорогих магазинов его больше не радовали разноцветные обложки собственных книг, которые тридцать лет назад вдохновляли во время первого путешествия по Америке. Пытаясь хоть чем-то отвлечься от происходящего вокруг, он обговаривал с журналистом Бруно Крейтнером (Bruno Kreitner, 1904–1972) детали проекта создания школьных учебников по немецкой, испанской, французской литературе. С банкиром Зигмундом Варбургом и Хаимом Вейцманом, будущим первым президентом государства Израиль, обсуждал план реализации идеи создания еврейского журнала о культуре (название которого так нигде и не упомянул) в качестве сопротивления грубой пропаганде Геббельса.
В те ужасные недели Стефан писал Генриху Айземану: «Чувствую себя очень усталым и подавленным. Я не знаю, где проведу следующие два месяца, возникают все новые трудности. Идея о том, что война может продолжаться еще в течение нескольких лет, сводит меня с ума. Вы не поверите, но иногда я желаю вернуться в Англию, сесть за стол и продолжить написание моего Бальзака, рукопись которого я оставил в Бате. Я ужасно устал, иногда мне жаль бедную Лотту, ведь она вынуждена наблюдать мою депрессию и печаль. Не думаю, что смогу начать новую жизнь, даже если Гитлер потерпит поражение».
Отвлечься, как всегда, помогала работа. Закончив большую книгу по истории Бразилии, он задумал немного отдохнуть, вступив в интеллектуальную игру, «в которой каждый любопытствующий может испытать свои силы». Зимой 1941 года ему на глаза попалась книга итальянского профессора и географа Альберто Маньяги, с научной точки зрения подробно изучавшего вопрос о происхождении названия «Америка». В ту секунду Цвейг и загорелся стремлением понять счастливое стечение фактов и обстоятельств в этой темной истории. Шаг за шагом, акт за актом с самого начала и до конца проследить комедию ошибок, состоящую из пяти нелепых и случайных действий, приведших безвестного, скромного флорентийского морехода к особому статусу. «До конца третьего акта, как и полагается в настоящей плутовской комедии, Америго Веспуччи представляется героем, он царит на сцене как благороднейший рыцарь без страха и упрека. В четвертом акте рождаются подозрения, и уже непонятно, кто он – герой или обманщик? Пятый, заключительный акт, который разыгрывается уже в наш век, должен привнести еще один, неожиданный подъем, чтобы остроумно завязанный узел начал распутываться и в финале все разрешилось бы ко всеобщему удовлетворению»{411}.
Необходимые источники для изучения столь запутанной темы хранились в библиотеке Йельского университета, что
