Стефан Цвейг - Сергей Романович Федякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это же время в Европе сотни близких ему людей и сотни тысяч незнакомых потеряли покой, здоровье, привычные условия жизни. Они пытались любой ценой бежать из стран, которые прежде считали родными, испытывая немыслимые прежде бесчинства и надругательства над человеческим достоинством. Уже в 1939 году набитые евреями вагоны поездов вереницей потянулись в лагеря Дахау, Бухенвальд, Заксенхаузен. Эсэсовцы насиловали женщин, избивали мужчин, потешались над стариками, отнимали у матерей грудных детей. Участь его коллег, писателей из Германии, Австрии, Франции, тоже была незавидной – им довелось пройти не меньше испытаний, чем когда-то их уничтоженным книгам. Многим приходилось сменить по несколько стран, терять в дороге близких, преодолевать голод, холод, депрессию, безработицу.
«Но почему эта участь им и снова, и снова им одним? В чем причина, в чем смысл, в чем цель этого бессмысленного преследования? Их изгоняли из стран и не давали никакой страны. Говорили: живите не с нами, но им не говорили, где они должны жить. На них сваливали вину и не давали никакой возможности искупить ее. И таким образом горящими глазами они вперялись друг в друга во время бегства – почему я?»{418}
* * *
Двадцать восьмого октября Стефан пишет в Нью-Йорк издателю Готфриду Берман-Фишеру, что задумал повесть объемом в 60 страниц о философии шахматной игры. Повесть на момент замысла не имела названия (будущая «Шахматная новелла»), но исходя из политических реалий происходящего и мучительной депрессии автора была пропитана аллегориями войны, являлась метафорой интеллектуального поединка между миром Света и силами Зла.
«Чентович был начисто лишен чувства юмора и, сделавшись чемпионом, стал считать себя самым важным человеком в мире. Сознание того, что он сумел одержать победу над всеми этими умными и культурными людьми, блестящими ораторами и писателями, и к тому же зарабатывает больше их, обратило его прежнюю неуверенность в холодную надменность.
– Разумеется, как и следовало ожидать, легко добытая слава вскружила такую пустую голову. <…> В его ограниченном уме гнездится только одна мысль: уже в течение многих месяцев он не проиграл ни одной партии. И так как он не имеет ни малейшего представления о том, что в мире существуют другие ценности, кроме шахмат и денег, у него есть все основания быть в восторге от собственной персоны»{419}.
В образе тщеславного, равнодушного, заинтересованного только во власти и деньгах чемпиона по имени Мирко Чентович писатель воплощает режим национал-социалистов и надменное поведение Адольфа Гитлера. Как стратег войны (игры) своей грубой тактикой наступления он стремительно восходит к пьедесталу и один за другим громит соперников (соседние с Германией страны). В характеристику «стал считать себя самым важным человеком в мире» – автор вкладывает теорию Ницше о сверхчеловеке, а шахматы и поле боя в данном контексте – метафора реальной войны с реальными жертвами и потерями. Варвар в шахматном мире Чентович и кровавый варвар Гитлер – одно лицо, возомнившее себя величайшим человеком на земле: «Весьма легко считать себя великим человеком, если ваш мозг не отягощен ни малейшим подозрением, что на свете жили когда-то Рембрандт, Бетховен, Данте и Наполеон».
По сюжету Чентович на корабле вступает в шахматную битву с неким доктором Б., приверженцем австрийской монархии, потомственным венским юристом и интеллигентом, воплотившим в своем образе всех воспитанных, образованных, наделенных хорошим вкусом и чувством юмора представителей старой Австрии до ее оккупации в 1938 году. Поединок означает противостояние фашистов представителям европейской цивилизации, «разнообразных отраслей интеллектуального труда». В новелле отчетливо показано и личное отчаяние автора за будущее мира, в котором национал-социалисты стремительно расширяли господство, становясь все более жестокими и фанатичными.
Для доктора Б. и в его лице всего культурного сообщества Европы писатель предлагает один выход – отступление. Вот почему доктор прекращает игру и оставляет Чентовичу-Гитлеру поле без соперников. Казалось бы, нерушимый «вчерашний мир» цивилизации вынужденно отступает перед торжеством и ликованием национал-социалистов.
«Доктор Б. резко вскочил со стула.
– Прошу прощения за свою дурацкую ошибку, – сказал он своим вежливым голосом и склонился перед Чентовичем. – Я, конечно, сказал совершеннейшую чепуху. Само собой разумеется, эту партию выиграли вы.
Потом повернулся к нам:
– И вас, господа, я тоже прошу извинить меня. Но я предупреждал заранее, что не нужно возлагать на меня больших надежд. Простите, что я так позорно закончил игру. Это последний раз, что я поддался искушению сыграть в шахматы»{420}.
В период работы над рукописью он подолгу беседовал с Эрнстом Федером (Ernst Feder, 1881–1964), некогда ведущим немецким юристом, журналистом, возглавлявшим до 1933 года раздел политики в «Berliner Tageblatt». Федер оказался в Петрополисе раньше Цвейга: 7 февраля 1941 года он и его супруга Эрни получили долгожданные визы и рекомендательное письмо для работы в газете «Noite». Неоценимую помощь им и многим другим беженцам оказал бразильский посол при правительстве Виши Луис Мартинс де Соуза Дантас. Благодаря рекомендации Федер смог устроиться сразу в несколько местных изданий, бросился изучать португальский язык, и надо отметить, выучил его в течение года. Статьи на неполитические темы он писал под псевдонимом «Зритель», а еще читал в Рио-де-Жанейро лекции по немецкой литературе. Свой первый отпуск Федер проведет в Петрополисе и по счастливому совпадению снимет домик в десяти минутах от бунгало австрийского друга.
Вечерами они вдвоем шли в любимое кафе «Элегант», располагавшееся на той же улице Гонсалвес-Диас, где поселился Стефан. Сидя за столиком, друзья говорили на родном немецком языке и хотя бы на пару часов переносились в счастливое прошлое. Федер по натуре был оптимистом и нередко забавлял друга трагикомическими высказываниями: «Исходя из текущего положения вещей, можно с уверенностью сказать, что Третий рейх не на века! Думаю, протянет лет пятьсот, не больше». Разумеется, друзья говорили о литературе, но если разговор заходил о событиях дня сегодняшнего, смолкали. В горькие минуты молчания они просили официанта принести шахматную доску. Стефан играл плохо, но Федер поддавался, стараясь доставить нервничавшему сопернику сладость победы. Хотя по большому счету Цвейга уже тогда не радовали ни шахматные фигуры, ни шуточки друга, ни прекрасная погода, ни любимая женщина. Со своей стороны Шарлотта прилагала все усилия, чтобы Стефану было комфортно. Вместе с их темнокожей горничной готовила мужу блюда австрийской кухни «шмаррен» и «палатшинкен». Недаром чилийская поэтесса Габриэла Мистраль, проживавшая в тот год в Петрополисе, вспоминала: «Он радовался, что у себя дома мог предложить гостям настоящую австрийскую кухню, от супа до десерта».
В последнем из дошедших
