Криминальные сюжеты. Выпуск 1 - Эдмунд Бентли

— Это все.

Хензег подходит ко мне и кладет руку на плечо.

— Придется… его убить.

Глаза Елены строго смотрят на меня над его головой, и я медленно размышляю.

— Возможно, ты и прав. — Глаза Елены погубят меня. Или спасут. Как знать? — А как мы найдем его среди всех остальных? Даже доктор Андриш вместе со своей генетической психологией бессилен. Ведь они похожи не только внешне, у них одинаковые мысли, одинаковые реакции, одинаковые достоинства и недостатки.

Под взглядом Елены одежда на мне плавится, ее глаза проникают внутрь, мне становится жарко, очень жарко под расплавленной одеждой, слева, в области сердца, я чувствую острую раздирающую боль, глаза Елены проникают туда, чтобы проверить, какой я.

— Если понадобится, уничтожим всех. И начнем все сначала.

Я молчу. Глаза Елены все еще во мне, но я молчу. Хензег выжидающе смотрит на меня. И нетерпеливо поглядывает на часы. Через девять минут начинается совещание у генерала Крамера.

Знаешь ли, Елена, очень трудно уничтожить то, что сам создал. Очень трудно. Боль в области сердца усиливается. Ведь они мне как сыновья, Хензег. Лучше прежде умереть мне, а потом будь что будет. Но без меня.

— Ты будешь жить, — властно говорит Елена. — Не имеешь права так все оставить. То, что ты сделал однажды, не послужило тебе уроком, и ты повторил, повторил, повторил… свою ошибку.

Ошибку? Хензег презрительно смотрит на меня. Для него я старый и неуравновешенный тип. Нерешительный. Слабый. Издерганный до предела. Он будет докладывать об этом генералу. Во время какой-нибудь легкой партии в шахматы. Я — пешка на Е-4. Хензег — конь на F-3. Но следующий ход делает офицер… Осторожно! Я знаю, что осужден. Допустил промах и теперь поставил перед всеми столько проблем. Но, может быть, найдется способ справиться с одним? Этот негодяй Хензег всегда со всем справлялся.

— Не верю, чтобы дошло до этого. Ты всегда был таким находчивым. Да… я вспомнил, Андриш рассказывал о каком-то новом тесте. Делает чудеса!

— Андриш? Эта баба… — шипит Хензег.

Глаза Елены скрываются за веками. Брошенное на произвол судьбы, мое сердце мечется между нею и Хензегом. Я не могу сделать того, что она хочет, не могу отречься от себя, от своей жизни, от всего. Ты должна понять это, Елена, и уступить. И сказать мне наконец, что ты сделала с теми невинными детьми! Где только я их не искал! Они, наверное, выросли? Или они мертвы? Говори!

Портрет на стене молчит. Придется мне разговаривать с Андришем. В его обязанности входит постоянно быть среди клонингов, но он начинает сходить с ума, видя их вместе. Ему не присылают замену, потому что он уже одиннадцатый по счету психиатр. Никто не выдерживает. Андриш с легкостью принесет всех в жертву. Всех до единого — ради спасения собственной шкуры…

15

Генерал Крамер встречает нас сердито и смотрит на стенные часы. И мы на них смотрим — опоздали на одну минуту и двадцать шесть секунд.

— Минута и двадцать шесть секунд, — подчеркивает он. — Чтобы этого больше не было, господа. Вы понимаете, что это непростительное опоздание? Даже в мирное время. Сколько может произойти в одну минуту и двадцать шесть секунд!

Знаем. Нам хорошо известна цена одной минуты. И пунктуальность генерала Крамера. Больше это не повторится. Этот негодяй Хензег, который никогда и ни в чем не провинился, открывает было рот, чтобы оправдаться, свалив всю вину на меня. Но за спиной у генерала я делаю ему знак молчать. Хензег колеблется. И вновь в нем побеждает здравый смысл. Он хорошо понимает, что выговор мне отразится и на нем, мы как сообщающиеся сосуды. Осложнится наше положение на базе, обязательно пришлют кого-нибудь из министерства. Сами сумеем как-нибудь справиться с клонингом. И Андриш молчит, и он сообщается с нами.

Недовольство генерала вызвано не только нашим опозданием. Пока он расхаживает взад-вперед по кабинету, мы начинаем понимать, что его вызывали наверх, где ему пришлось докладывать о нашей работе с клонингами и где не очень довольны полученными результатами.

— Задерживаете! Тянете! — Он стучит кулаком по столу, и его круглое лицо темнеет от гнева. — Прошло столько лет, мы вложили такие средства, и до сих пор… ничего!

Ничего? Его слова ударяют как электрический ток. Создать человека из одной соматической клетки — это ничего? И сделать из него гения? И заставить его почти круглосуточно работать без всякого вознаграждения? Стоит ли перечислять, чего добились эти превращенные в людей соматические клетки! До каких глубин докопались! Свершили революцию в биологии! И в микробиологии. И в генетике. В одну минуту могут перечеркнуть всю многовековую эволюцию. И все это за счет крайнего напряжения, не только с их стороны, но и с моей тоже, А ошибки неизбежны, как и многократные проверки, ведь при малейшем недосмотре могли быть упущены ключевые факторы. Он забывает, что клонинги и наши ЭВМ проделали такую гигантскую работу, которая потребовала бы долгих лет, даже веков, выполняй ее обычные людишки.

Я с трудом сдерживаюсь. Выжидающе смотрю на Хен-зега. А тот спокоен. И равнодушен. Ничего не объясняет. Естественно, ведь это не он их создал. И ему все равно, что говорит генерал Крамер. На минутку потерял спокойствие, а теперь молчит. И я буду молчать. О результатах нашей работы заговорят позже, заговорят во всем мире. Потому что они его перевернут.

И генерал Крамер выжидающе смотрит на Хензега, ведь это он послал Хензега на базу Для контроля. Под его взглядом Хензег покрывается потом. У него хорошая подготовка, он прекрасно знает работу, но слишком умен, чтобы связывать себя обещаниями. Напрасно генерал Крамер ждет. Ничего больше нельзя сделать. Клонинги работают прекрасно, увлечены своими исследованиями. А для получения результатов необходима строгая последовательность. И время. Время. Хензег весь в поту. Под упорным, мрачным взглядом Крамера его лицо загорается как факел.

— Скоро, — медленно говорит Хензег. — Очень скоро.

— Это не ответ, — генерал повышает голос. Его взгляд устремлен в пространство между нами. — Трех месяцев достаточно?

Мы оба молчим. Мы — сообщающиеся сосуды. Не можем сказать «нет». Генералу Крамеру никто не говорит «нет», это равносильно подписанию себе смертного приговора. Но мы не можем сказать и «да», это будет неправда. Молчим, как провинившиеся мальчишки, пойманные на месте преступления.

— Четыре месяца?

Снова молчание. О стекло бьется муха. Мы смотрим на нее.

— Два года, — наконец решаюсь я.

— По крайней мере, год! — еле слышно произносит Хензег.