Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Иван Кузмичев

включающей в себя владения в Италии, Америке, Испанских Нидерландах и Люксембург. Основными претендентами оказались, как мне уже было известно, французские Бурбоны и австрийские Габсбурги, причем обе эти королевские семьи были тесно связаны с последним испанским королем.

Самым прямым и легитимным наследником Испанской империи был Людовик Великий Дофин, единственный законный сын французского короля Людовика XIV и испанской принцессы Марии Терезии, старшей единокровной сестры Карла II. Кроме того, как объяснил мне хитросплетения при европейских дворах Алехандро, сам Людовик XIV был двоюродным братом своей жены и короля Карла II, поскольку его матерью была испанская принцесса Анна Австрийская, сестра испанского короля Филиппа IV, отца Карла II.

Сам же Дофин, будучи первым наследником французского престола, стоял перед трудным выбором: если бы он унаследовал французское и испанское королевства, то ему пришлось бы контролировать огромную империю, угрожавшую балансу сил в Европе. К тому же Анна и Мария Терезия отказались после замужества от своих прав на испанское наследство. В случае с Марией Терезией отказ не вступил в силу, поскольку он был условием уплаты Испанией приданого инфанты, которое так и не получила французская корона. Ну а так как Франция на тот момент была сильнейшей страной в мире, то под влиянием «короля-солнца» на трон Испании сел герцог Анжуйский, при этом не отказавшись при короновании от прав на французский престол и владений в Нидерландах, вследствие чего Габсбурги объявили войну Испании.

После рассказа я, помню, долго не мог понять, при чем здесь тогда Англия и Голландская республика. Естественно, об этом я и поинтересовался у Алехандро, столь хорошо осведомленного о делах, происходящих в Европе. По-видимому, дворяне испанской короны были тесно связаны с королевским домом, раз даже «отшельник» на Сицилии столь хорошо знает о событиях почти десятилетней давности. Либо… Хм, лучше не думать, что есть какая-то иная причина осведомленности графа Гомеза, пусть она будет его личным секретом.

– Все верно, тогда Англия и Голландия не вступили в войну. Но уже через год, когда Людовик Четырнадцатый начал править и самой Испанией от лица нашего короля, отрезав тем самым Англии и Голландии торговые пути с Испанией, только тогда эти две страны объявили нам войну. Тогда же Франция вступила с нами в союз, вместе с Португалией, Баварией, Савойей и Кельном, – немного грустно вздохнул Алехандро. – В первые же годы моя страна потерпела столько поражений, скольких не знала за десятилетия до этого. Даже бывшие владения Арагона восстали против нас.

– Но еще не все потеряно, союзники выдохлись, ты же сам говорил об этом! – удивился я как можно убедительней, прекрасно осознавая, что горькая правда не нужна графу. Все же есть истины, знание которых действительно равносильно яду, день за днем убивающему своего носителя.

– Даже я, двадцатидвухлетний мужчина граф Пилар-Гомез, понимаю, что война нами почти проиграна, – качнув головой и смотря куда-то вдаль, сказал Алехандро. – Но это не значит, что мы опустим руки и перестанем сражаться! Нет, мы покажем им, как сражаются и умирают настоящие сеньоры!

Сбросив нахлынувшую тоску и печаль, капитан мессинского гарнизона яростно стеганул кулаком воздух перед собой. Решив больше не затрагивать больную для графа Гомеза тему, я постепенно увел разговор в сторону, затронув историю графского рода Алехандро, его истоков, подвигов, жизненных ценностей – всего того, что заставляет потомков с волнением в сердце вспоминать былое, счастливо смеяться, думая о прошлых победах, и ронять скупые слезы, глядя на портреты героев своей семьи!

Увы, но в тот день услышать рассказ о семье Алехандро мне так и не удалось: за разговором день прошел столь быстро, что наша кавалькада с одной-единственной каретой под постоянным надзором пары гвардейцев, в которой были сложены все ценности посольства, миновав предместья Сарагосы, оказалась возле небольшого придорожного трактирчика. И название оного заведения, как перевел его граф Гомез, было ему под стать – «Маленький кабанчик». Вывеска же отсутствовала, по-видимому, затерявшись где-то по дороге к сему месту постоянного обитания.

Радуясь, что дневное путешествие наконец закончилось, я первым делом приказал приготовить ванну – естественно, под бдительным присмотром Никифора. Пока вся наша компания готовилась к вечерней трапезе, в верхней комнате трое слуг ставили большую чугунную ванну, рядом с ними застыла пара служанок, держа наготове кувшины с кипятком, выпускающим пар под темный потолок трактира. Как только ванна была наполнена и все вышли, отправленные моим камердинером за порог, я сразу же с чистой совестью, в предвкушении блаженной неги, опустился в горячую ванну, чувствуя, как по телу разливается ощущение чистоты и свежести, заставляя щуриться от удовольствия.

Все-таки это, можно сказать, единственный раз за последнюю неделю, когда наше посольство отдыхает подобным образом, до этого по большей части приходилось ночевать на природе, благо погода позволяла. Да и время, честно признаюсь, поджимало. Мне хотелось как можно скорее уладить все дела в Европе, дабы отправиться назад в Россию – приглядывать за собственным творением и государем-батюшкой, которому только предстоит совершить главную ошибку его царствования, про которую стоит с ним как можно скорее поговорить, не напрямую, конечно. Времени, вообще-то, еще вдосталь, но начинать готовить царя стоит как можно скорей, иначе валашские и молдавские послы сумеют смутить разум Петра пустыми обещаниями.

Незаметно для себя расслабившись, погружаюсь в сладостные объятия Морфея, так и не успев вылезти из ванны, сделанной чуть ли не специально для чудесного времяпрепровождения в ней.

Так уж получилось, что разбудил меня не холод остывшей воды, а тихий голос Никифора, спорящего с кем-то возле порога.

– Что случилось? – плеснув в лицо немного воды, спрашиваю стоящих возле двери людей.

– Господин, ужин подан, все ждут только вас, – виновато ответил камердинер.

– Кажется, я говорил, что в походах и прочих подобных поездках все первостатейные нужды решаются без моего участия? Или, Никифор, мне вам теперь и разрешение в нужник давать необходимо? – спросил я слегка раздраженно своего незаменимого слугу.

– Никоим образом, господин, – дрогнул голос камердинера.

«Обиделся, блин. Действительно, резко я начал, с чего бы это?» – мелькнула удивленная мысль на грани сознания.

– Начинайте без меня, – командую через дверь. – Никифор, останься.

В коридоре раздались неспешные шаги второго человека – по-видимому, кого-то из дворян, судя по едва узнаваемому мной голосу. Дверь, протяжно скрипнув, впустила Никифора с белым полотенцем на сгибе левой руки и виноватым выражением лица: мол, извините, что потревожил ваш покой.

Быстро накинув на себя рубаху, штаны, завязал то ли летние сапоги, то ли летние ботинки, прицепив на ремень ножны с подаренной государем шпагой. Хорошо, что перевязь как таковая благополучно канула в Лету, по крайней