Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт

Добрался ли до вас Арндт с письмом и чемоданом? [Вильгельм Арндт вылетел 22 апреля, но самолет сбили, никто не уцелел.] Мы тут слышали, что самолет не прилетел вовремя. Будем надеяться, что он благополучно приземлится у вас с моими драгоценностями. Ужасно, если с ним что-то случилось. Если смогу, завтра первым же делом напишу маме, Герте и Георгу.

Но довольно на сегодня.

Желаю тебе, милая сестричка, много-много счастья. И не забывай, ты непременно увидишься с Германом!

С любовью и наилучшими пожеланиями,

целую,

твоя сестра Ева

Постскриптум: Я только что говорила с фюрером. Он, кажется, настроен несколько более оптимистично, чем вчера. Адрес часовщика: Унтершарфюрер СС Штегеманн, Лагерь СС Ораниенбург, эвакуированный в Киритц.

Это последнее сохранившееся послание Евы во внешний мир. Телефонные линии были обрезаны, дороги перекрыты, и ни один пилот в своем уме не рискнул бы вылететь из Берлина. В письме нет ни слова раскаяния или жалости к себе. Помыслы Евы устремлялись к сестре, родителям, друзьям и верной горничной.

Двадцать второго апреля, пока семья Геббельс обустраивалась, барон Фрейтаг фон Лорингховен — полевой адъютант генерала Кребса, один из всего троих свидетелей последних дней в бункере, все еще живых на момент создания этой книги, — прибыл в бункер с известием, что советские войска идут в решающую атаку на Берлин. Фюрер, понимая, что все пропало, но твердо намереваясь бороться до самого конца, попросил Кребса остаться в Берлине в качестве его главного военного советника. Фон Лорингховен признался: «Я подумал: это мой смертный приговор». Все обсуждали, как вывести из бункера оставшихся женщин, и он вспоминает: «Никогда не забуду, как пресмыкался Морелль 22 и 23 апреля. Он сидел безвольно, как мешок с картошкой, и молил отпустить его. И выклянчил-таки разрешение». Говорят, в ответ на просьбу Морелля Гитлер рявкнул: «Снимай свою униформу и проваливай лечить пациентов на Курфюрстендамм!»

Двадцать третьего апреля доктор Морелль покинул бункер, за ним Юлиус Шауб, двадцать лет служивший старшим адъютантом Гитлера, а также все оставшиеся женщины, несколько стенографистов и многие другие.

Морелль, кряхтя от облегчения по дороге на юг, должно быть, поздравлял себя с избавлением. Как и всех мошенников, природа наградила его способностью к выживанию.

Глава 28

Последний рубеж Гитлера

Двадцать третьего апреля из Берхтесгадена пришла дерзкая телеграмма. Геринг, благоразумно убравшийся подальше от орбиты Гитлера, предлагал, поскольку фюрер в данных обстоятельствах не способен вести войну из Берлина, «немедленно взять на себя управление Рейхом со всеми полномочиями. <…> Если ответ не придет к десяти часам сегодняшнего вечера, я приму за данность, что Вы потеряли свободу действий, и буду считать, что Ваш декрет [соглашение от апреля 1941 года, передающее власть Герингу при определенном стечении обстоятельств] вступает в силу». Когда выяснилось, что Геринг, кроме того, вел тайные переговоры с врагом, Гитлер пришел в неописуемую ярость. Он осыпал бранью своего заместителя — борова, чей хлев он набил предметами роскоши, — лишил его всех орденов и официальных полномочий и отдал приказ о его аресте. Гитлер объявил, что Геринг не является более командующим Люфтваффе, и назначил на этот пост генерал-полковника Роберта Риттера фон Грейма. Горькое разочарование постигло фюрера, осознавшего, что его главный соратник не чтил, как он верил, его гений и превосходство, а всего лишь с нетерпением ждал случая перехватить власть и прилагающиеся к ней несметные богатства.

Двадцать четвертого апреля Шпеер вернулся в бункер и снова уехал через восемь часов.

Ева Браун не теряла надежды, что Альберт Шпеер, любимец Гитлера и ее добрый друг, присоединится к ним в бункере. «Я знаю его. Уверена, он приедет, — успокаивала она Гитлера. — Он твой друг, настоящий друг, он не бросит тебя». 24 апреля он действительно вернулся. Шпеер прилетел в Гатов, единственный берлинский аэропорт, все еще открытый для сообщения, и добрался до бункера, где его встретили с изумлением и радостью. Более сорока лет спустя он говорил: «Несмотря на то, что я предупредил о своем скором приезде по телефону, для адъютантов Гитлера, которых я нашел пьющими наверху в канцелярии, мое появление, кажется, было полной неожиданностью». Траудль Юнге подтверждает:

Мы были поражены, увидев Шпеера. Вроде бы у него не было никаких причин возращаться, но мы подумали: как же это благородно с его стороны! А Ева Браун, с которой мы к тому времени неплохо ладили, была просто на седьмом небе от счастья — он приехал, как она и предсказывала. Все знали, как тепло она к нему относится, ведь он много лет был ее единственным другом среди крупных шишек. Но больше всего она радовалась за Гитлера.

В тот вечер Шпеер и Гитлер проговорили несколько часов кряду, и Шпеер признался, что намеренно нарушил приказ Гитлера в случае победы союзников уничтожить Германию, не оставив ничего, кроме выжженной земли. Но Гитлер, очевидно, простил ему неповиновение. Его бывший протеже впоследствии вспоминал:

Фюрер выглядел очень старым, очень усталым, но в то же время очень спокойным, смирившимся, как мне показалось, готовым принять смерть. <…> Потому что теперь в каждом его слове звучало его намерение покончить с собой. И он заверил меня, что ничуть не боится, что рад умереть. <…> Он поведал мне все детали: что Ева Браун решила умереть вместе с ним, что перед смертью он застрелит свою собаку Блонди.

(На самом деле Блонди отравил доктор Людвиг Штумпфеггер. Гитлер беспокоился, как бы яд, который дал ему Гиммлер, не оказался просроченным и, следовательно, неэффективным. Он использовал Блонди в качестве подопытного кролика, чтобы убедиться, что средство подействует. Человеку, готовому позволить Еве Браун умереть с ним — возможно, даже собственноручно вложить ей между губ ампулу с цианидом, — не хватало духу убить свою собаку. «Гитлер очень любил Блонди и очень тяжело переживал ее смерть», — отметила Эрна Флегель. Сентиментальность, извечный немецкий порок, помогла ему отгородиться от угрызений совести.)

Шпеер провел в бункере восемь часов, успев поприсутствовать на совещании, где обсуждалось нынешнее положение дел. Когда совещание закончилось, он пошел проститься с Магдой Геббельс, умом и целеустремленностью которой всегда восхищался. Он надеялся убедить ее не умирать и тем более не убивать шестерых детей ради Гитлера, а уносить ноги из Берлина, пока еще есть возможность. Его секретарша вспоминала после войны: «Шпеер знал ее очень близко. <…> Он стал ее доверенным другом, таким же, каким был и до конца оставался для Евы Браун». Магда лежала в постели с приступом стенокардии — бледная, в слезах. Шпеер страшно разозлился, когда ворвался ее муж и не дал им попрощаться с глазу на глаз. «Все он, этот монстр! — взорвался Шпеер. — Это он заставил ее принять чудовищное решение [убить их детей], только затем, чтобы выглядеть героем в памяти потомков. И даже не дал нам несколько минут побыть вдвоем. Омерзительно». Между ними никогда не происходило чего-либо неподобающего, Шпеер просто уважал Магду за высокий интеллект и умение сохранять достоинство перед лицом откровенных измен мужа. Она была одной из очень немногих в Бергхофе, кого он считал равными себе.