Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

«Очень хорошо,» — пробормотал Командир. «Еще час и мы оторвемся».

Он склонился над верхним люком. «Приготовиться, вторая вахта!» Он повернулся ко мне. «Ну?»

«Я не понял, господин Командир».

«Не понял что?»

«Каким образом они выпустили нас».

«Я тоже не понял,» — произнес он сухо. «К счастью, я не отвечаю за них».

«Что Вы имеете в виду?»

«Не сдавайся до тех пор, пока не увидишь, как фуражка капитана исчезает под водой — это старое правило».

Моя челюсть отвисла. Если бы все зависело от Старика, то мы сейчас должны были быть все окончательно и бесповоротно мертвы. Он мог бы действовать и получше.

«Вам следует лечь спать,» — хрипло произнес он, как пьяница, дающий добрый совет другому пьянице в твердой уверенности, что его собственная трезвость не подлежит сомнению.

«Я в порядке,» — ответил я небрежно, но спросил разрешения уйти вниз.

Воняющие ведра и хлорка исчезли. Возвращение к нормальному образу жизни. Гудящие вентиляторы, все убрано. Удивительно, но туалет был свободен.

В кубрике старшин царило молчание. Три занавески были задернуты. Я улегся прямо в чем был, в одежде и во всем прочем. Свое спасательное снаряжение я засунул в ноги койки, не укладывая его. Мне под руку попались регенерационный патрон и дыхательная трубка. Куда бы их засунуть? Предпочтительно за борт — я не желал больше никогда видеть этот алюминиевый бачок. Что сделали остальные со своим снаряжением? Прислонили их к переборке. Да, это хорошая мысль.

Мне приснилось, что я слышу взрывы. Я был резонирующим барабаном, огромным и металлическим. Барабанные палочки напоминали огромные молотильные цепы. Внутри меня — внутри барабана — концентрические колеса Св. Катарины[68], вращающиеся в разные стороны, белые внутри, как вспышка магния, без намека на розовый цвет. Кроваво-красные потоки искр вылетали из них и падали на кромку. Барабан граничил с аллеей огромных светящихся георгин. В дальнем конце, окутанный в белое свечение, воскресший Христос из картины Грюневальда. Над ним на фоне зеленовато-золотой бронзы ослепительный розовый ореол, лучи которого простираются в зенит. С другой стороны над крутящимися фонтанами взмывают и распускаются огнями ракеты. Все сверкало и блистало. Рвущийся металл, фонтаны искр, и реактивные снаряды, сталкивающиеся внутри меня с ужасным грохотом. За ударом следовал громовой рев.

«Что… что это?» Я встал и откинул занавеску в сторону. Еще три или четыре приглушенных взрыва донеслось до моих ушей.

За столом сидел человек. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. Я моргнул, чтобы прояснить зрение и увидел, что это Кляйншмидт.

«Кого-то громят».

«Черт побери!»

«Это не может быть против нас. Они этим занимаются последние полчаса».

«Который час?»

«Одиннадцать тридцать».

«Еще раз?»

«Одиннадцать тридцать, Лейтенант. Посмотрите, точно».

Кляйншмидт поднял и повернул свою руку, приглашая меня убедиться самому.

Тут я вспомнил, что у меня самого есть часы. Безумие, просто безумие. Я должно быть глупею. Кубрик старшин был пуст, за исключением меня и Кляйншмидта. Занавески противоположных коек были задернуты. Кого-то громят… Наверху должно быть уже светло. Одиннадцать тридцать — но не ночи же? Никакого ощущения времени, стал абсолютно ненормальным.

Новая серия взрывов. «Быть может, они хотя испугать нас,» — сказал я.

Я забросил ноги над боковой планкой койки и соскользнул на палубу. Визит в центральный пост должен прояснить мое сознание.

Айзенберг занялся подсчетом разрывов глубинных бомб, пока Крихбаум спал.

«Тридцать три,» — пропел он, «тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть — тридцать семь».

Последние два разрыва были почти одновременными.

Старший помощник тоже был в центральном посту. Он облокотился на рундук для карт с настороженным выражением на лице. На нем был короткий бушлат. Где он его раскопал? Не то облачение, которое обычно ассоциировалось с нашим педантичным Номером Первым. И более того — он был небрит. В свете от штурманского стола его глаза глубоко утонули в обведенных темными кругами глазницах. Блеск обнаженных зубов с успехом завершил бы впечатление головы мертвеца.

«Сорок, сорок два, сорок четыре — что-то там происходит!»

«Далеко?»

Айзенберг пожал плечам. «Порядочно».

«По меньшей мере миль пятнадцать,» — сказал старший помощник.

«Очень приятно это сознавать,» — произнес я.

Отсутствие в центральном посту Командира встревожило меня. А Стармех? Он в машинном отделении или наконец-то спит? Рулевые-горизонтальщики сидели перед своими кнопками с неподвижностью, подтверждавшей, что они дремлют.

Целая цепочка взрывов слилась в один продолжительный раскат грома.

«Далеко,» — проворчал за моей спиной Командир. На нем были надеты только рубашка и штаны. Выражение его лица было мрачно неодобрительным. За ним я увидел мичмана. Стармех появился через мгновение.

«Проклятие!» — бормотал он каждый раз между разрывами глубинных бомб, как обидчивый ребенок. «Проклятие — проклятие — проклятие!»

Обрабатывали ли они топливное пятно на поверхности моря — наше пятно? Маловероятно, что глубинные бомбы предназначались для другой подводной лодки. В конце концов, был день, а не ночь.

«Они разгорячились,» — произнес мичман.

Как раз это было нам нужно. Мотор рулевой машины работал слишком шумно — все на борту было слишком шумным.

Командир шлепнул ладонью по столу. «Ерунда,» — пробормотал он.

Раскаты взрывов вдруг умолкли, почти как будто по жесту Командира.

«Лишние запасы, вероятно,» — усмехнулся он. «Они избавляются от них простейшим способом».

Он повернулся на каблуках.

Я глянул на карту. Поразительно — Крихбаум уже аккуратно залатал дырку в нашей прокладке. Я не удивился бы, если бы узнал, что позиция на 06:00 была основана на астрономическом определении места. Насколько я знал мичмана, он не покинул бы мостика без того, чтобы быстренько поймать звезду.

На карте все выглядело совершенно прямо. Мы шли гораздо более замысловатыми курсами до этого, чем эта простая ломаная линия. Трубка Папенберга говорила о том, что мы находимся на глубине 20 метров.

Германн был на вахте в будке гидроакустика. Он уставился на меня неподвижным совиным взглядом.

Я чуть было не пожелал ему доброго утра, но затем вспомнил, что полдень уже миновал. Как бы там ни было, я не должен отвлекать его. Его два наушника заменяли сейчас четыре бинокля, его две барабанные перепонки — четыре пары глаз.

Что это там говорил Айзенберг? «Ковылять домой на костылях — это не по мне». И мне это тоже не по душе. Ковылять домой обратно от Березины на костылях. И Господь завернул их всех — людей, коней и колесницы. Вера, надежда и милосердие, вот три добродетели, но выше всех надежда.

Командир задернул занавеску. Я прошагал мимо на цыпочках.

Второй помощник спал в кают-компании, но койка Стармеха была пуста. Если Стармех не поспит сейчас, то он дозреет до смирительной рубашки. Двенадцать часов назад он был полумертв от усталости. Его ребенок может теперь родиться в любой день. В странные времена мы живем: жена в госпитале во Фленсбурге, а ее муж в это время нянчится с больными двигателями в Атлантике на глубине в 20 метров и находится на грани безумия.

Я все еще чувствовал смертельную усталость. У меня не оставалось энергии даже на то, чтобы дотащить себя до кубрика старшин. Я свалился в дальний угол койки Стармеха.

Меня разбудил дневальный. Похоже, что он пытался сделать это уже давно. Я отчетливо чувствовал, как он трясет меня, но он уплывал от меня снова и снова на волнах сна. Его рот приблизился к моему уху.

«Время обеда, лейтенант».

Я протер свои глаза насколько мог сильно и заставил их открыться.

«Что?»

«Время обеда».

«Ты имеешь в виду, что есть настоящая еда?»