Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

— Возможность всё разрушить? — предполагаю я. Щёлкаю пльцем по горлышку бутылки, к которому так и не приложился. — Или получить всё, что ты захочешь?

— Нет, — Эдзе рвёт фотографию. Его плечи вздрагивают лишь однажды, но я всё равно успеваю это заметить. — Возможность сказать самому себе: «Пока я способен контролировать силу самой Вселенной, моим страхам не суждено одолеть меня».

Кусочки фотографии Эдзе бросает в миску, которую достаёт с верхней полки. Лола вьётся у него под ногами, и я жду, что Эдзе выйдет из-за этого из себя, но он не видит в животном никаких помех к своему действию.

Дальше всё происходит быстро. Различные ингредиенты летят в миску друг за другом, последней идёт подожжённая спичка. Вспышка — и по комнате разносится терпкий запах парафина, а миска и её содержимое превращаются в пепел, который Эдзе стряхивает со стола, поднимая поток воздуха лёгким взмахом ладони.

Пола пепел так и не касается. Он превращается в пыль и становится частью затхлого воздуха в помещении.

Не знаю, прав ли я в своих наблюдениях, но, кажется, только что прямо на моих глазах Эдзе отпустил своё прошлое.

Он смог — смогу и я.

К бутылке я так и не прикладываюсь.

Глава 5. Нина

Канун православного Рождества.

Я распахиваю дверь портала настежь. Хозяйка комнаты, в которую я попадаю, сейчас вероятно, захочет меня убить, вот только едва ли успеет, потому что здесь и сейчас именно я, образно выражаясь, пришла по её душу.

— Что за… — протягивает сонный голос.

В ответ ему я громко заявляю, что если она не собирается давать спать мне, то и сама спать не будет.

— Нина? Ты, что ли?

— Нет, блин, Авель, — прыскаю я.

Отхожу к дальней стене, включаю свет, шлёпая ладонью по переключателю. Закрываю портал. Затем присаживаюсь на кровать, попутно легко ударяя по торчащей из-под одеяла голой ноге.

— Что ты за человек такой? — продолжаю распаляться. — Обманщик, лгун и врун! Утром, значит, она якобы хорошо выспалась, а потом оказывается, что полночи кошмарами мучается!

— Я не… — Слава приподнимается. Трёт глаза одной рукой, пока на другую опирается, удерживая корпус. В итоге, сдавшись, плюхается обратно на подушку. Крепко зажмуривается. — Нин, сколько время?

— Самое оно, чтобы спросить тебя, какого чёрта ты не пьёшь снотворные и напрочь игнорируешь советы друзей о том, что тебе лучше спать в штабе, потому что я, — хватаю Славу за ногу, — из-за тебя, — трясу хорошенько, — по ночам просыпаюсь!

— А чем бы моё нахождение в штабе тебе помогло? — восклицает Слава.

Толкается, заставляя меня отцепиться от её лодыжки.

— Тем, что мне не пришлось бы через полгорода портал создавать, а хватило бы пройти пару метров до соседней комнаты и навешать тебе люлей для крепкого сна.

Слава цокает языком. Сгребает с кровати всё одеяло, расчищая место рядом с собой.

— Ложись, — не говорит, а приказывает. Гляжу на неё удивлённо. — Серьёзно. Я страшно хочу спать, а ты явно не собираешься уходить… значит, ложись. Только свет сначала выключи.

Так и поступаю. Комната снова тонет во мраке, и обратно к кровати иду на ощупь. Забираюсь на выделенное место, устраиваюсь на бок. Подкладываю сложенные ладони под щёку, подгибаю ноги. Самая удобная для меня поза — я в такой даже на гвоздях бы заснула, но в Славиной кровати что-то не то… Понимаю с запозданием: дело в простыни, влажной и прохладной от пота.

Это — свидетель кошмаров номер один. Я и мои видения, из-за которых приходится просыпаться несколько раз за одну ночь — номер два.

— Как в летнем лагере прям, — шепчу. — Кайф! Я, кстати, в шестом классе как раз в первую смену в «Тюльпане» поцеловалась.

— Полезешь ко мне, я тебя с кровати скину, — заверяет Слава.

Вертится на месте. Оказывается ко мне лицом. И я решаю спросить:

— Что тебе снится?

Слава никогда не рассказывает. Всегда увиливает, когда тема заходит в это русло. Уверяет, что они приходят не каждую ночь, и в это я верю, потому что в такие ночи мне самой удаётся выспаться. Но ещё говорит, что не кошмары это вовсе, а просто плохие сны — и вот это как раз самое главное её враньё.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Смерть, в основном, — вдруг произносит она, когда я уже почти забываю, что жду ответа.

— Чья?

— Лии, Христофа, Кирилла… Лукаса, Валентина…

Перечисляет имена по длинному списку. Там все наши друзья. Её родители. И моё имя. И её собственное.

— Прости, — говорит Слава в конце. — Из-за меня тебе несладко.

— Из-за тебя я жива и в сознании, — напоминаю я.

— Но всё должно было выйти не так…

— Ты, во-первых, не знала, а во-вторых, это Эдзе сотворил, и если кого я винить и буду, то только его.

Слава вздыхает. Спустя несколько секунд она желает мне спокойной ночи, а я говорю, что это теперь зависит только от неё.

Надеюсь, что она рассмеётся или хотя бы хмыкнет, но, кажется, этими словами я лишь усилила напряжение.

Засыпаем быстро. А просыпаюсь я уже, кажется, меньше, чем через минуту от вспышки жуткой мигрени, пронзающей виски, словно дрель. Слава под боком ворочается. Тихо стонет. Я открываю глаза, но вместо мрака комнаты вижу короткую картинку без начала и конца. Тут Бен. Он улыбается, и выглядит это непривычно, потому что он смущён. Опускает глаза на свои ботинки, хмыкает. Говорит о какой-то ерунде. Я не улавливаю смысла, как и самих слов. Бен будто воды в рот набрал — так я слышу его голос.

А затем где-то в стороне раздаётся хлопок. Я, — точнее, Слава, глазами которой я вижу происходящее, — вздрагивает. Испуг пронзает каждую клеточку её тела.

Хлопок — выстрел. Я точно уверена, потому что за свою сознательную жизнь слышала этот звук чаще, чем колыбельную в детстве.

Чтобы увидеть источник хлопка, я смотрю в его направлении и…

… всё гаснет.

Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы.

Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это.

* * *

Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон.

И всё начинается заново.

Набираю номер папы. Два длинных гудка — затем сразу «абонент не абонент». Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему — вообще бесполезно.

Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать.

Никого нет. Только «абонент недоступен» на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома.

Кажется — страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали.

— Зелёный или коричневый? — спрашивает Слава.

У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет.

— Спасибо.

Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты.