Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

Или инцидент с Алмоне И. С этой институтской волейболисткой, которая ввалилась в дом Губертавичюса, чтобы выклянчить фиктивный зачет. Ей ли, мотающейся по стадионам, изводить себя зубрежкой, штудированием премудростей эстетики? Тем более, что другие преподаватели никогда не артачились, закрывали глаза на «липу».

Частный факт? Если бы частный… Но за Алмоне И. шли еще более развязные, бесцеремонные Алдона И., Аудроне И., шли, нагловато посмеиваясь, стращая и шантажируя. Так экзаменационная сессия превращается в суровый экзамен для самого преподавателя. Или смириться с пустившей корни системой блата, или бросить ей вызов? Или отступить перед юными бездельницами, или разгневать их влиятельных покровителей, включая бывшего школьного приятеля, а ныне проректора Эугениюса?

«Мелочи у него вырастают, как вон та башня», — проницательно комментирует ситуацию Гертруда. Бежавший от мелочей, Алоизас все-таки настигнут и нокаутирован ими. Как был когда-то нокаутирован на тренировке в студенческой секции бокса. Ратовать за справедливость на деле оказалось куда хлопотнее, чем рассуждать о ней теоретически.

Сгущение внешне ничтожных поводов в грозовую тучу типично для прозы Слуцкиса. Однако в «Поездке…» принцип конденсации обретает еще и дополнительную, специфическую особенность. Взаимосцепление причин, следствий, мотивировок чревато здесь взаимопереходами: «Вещи, расстояния и живые существа легко меняются не только местами, но и самой сутью».

Работая над своей монографией, Алоизас делает примечательную выписку: «„Настоящий контраст“ — это контраст характеров и ситуаций, контраст интересов». Этот тезис отчетливо проецируется на содержание самого романа. Правда, с некоторым уточнением. Писателя занимает не статика контрастов, не линейная их оппозиция, а диалектика противоположностей. И вовсе не для красного словца, не для похвальбы эрудицией его герой ссылается на «Метаморфозы» Овидия. Метаморфозы — ключевой принцип повествования. Реализуемый столь же методично, сколь и разнообразно.

Подобно овидиевскому скульптору Пигмалиону, надменная Гертруда хотела воплотить в брате свои заветные чаяния.

Подобно тому же Пигмалиону, сам Алоизас пробовал вылепить характер жены, «приручить, подчинить себе, сделать мягкой глиной в руках творца».

В текучую стихию трансформаций ввергнуты все действующие лица произведения. Основные и эпизодические. Те, кто мнил себя вдохновенными ваятелями, и те, кому отводилась участь податливой, послушной глины в их руках.

Весь роман развертывается как непрерывная цепь эмоциональных, нравственных перевоплощений. Заносчивая Аудроне И., которая некогда терроризировала институт своими связями, с течением лет утрачивает и своих покровителей, и былую спесь. Вчерашняя квартирантка Лигии Вильгельмина, терпевшая унижения, теперь может сама облагодетельствовать любого. Заправляя рестораном, она привыкла к почтительно-просительным взглядам посетителей.

Но это персонажи, так сказать, второго ряда. А вот и метаморфозы первостепенных.

Из одержимого, самонадеянного жреца науки, чьим девизом были гордые слова: «Стремлюсь — значит, существую», — Алоизас постепенно деградирует в инертного, апатичного «протирателя локтей». Его тихая, застенчивая женушка, напротив, обнаруживает в себе и хватку, и энергию, чтобы предпринять ошеломительный рывок с потертого стула конторской машинистки в кресло коммерческого директора Гастрольбюро. Еще более разительна эволюция Тадаса — с административных высот к самому подножию.

Круговорот событий, изображенных в романе, диаметрально меняет и позиции, и амбиции персонажей. Ведомые выбиваются в лидеры, баловни фортуны оказываются ее пасынками.

Лионгина заискивающая и Лионгина повелевающая.

Алоизас, рвущийся вперед, и Алоизас, плетущийся в хвосте.

Разве что морская раковина, переходящая от одного хозяина к другому, всегда одна и та же, всегда верна себе: «Мы меняемся, голос раковины — никогда».

Так что же означает этот поток превращений, это кувырканье верха и низа? Торжество относительности, релятивности? Реверанс в сторону скептической притчи о судьбе, играющей человеком? Но наряду с темой изменчивости и наперекор ей развивается в романе тема постоянства. Развивается, утверждая иной уровень критериев. Независимый от конъюнктурных перепадов. Соизмеряемый не с выгодой или должностями, а с истиной и справедливостью.

Отец Лионгины мог потерять всякие виды на возвращение утраченных постов, мог совершать ежедневные паломничества к пивной бочке, спасаясь от попреков жены, от ее язвительных выпадов. Но в любом положении он оставался самим собой, крупной, незаурядной личностью.

Два эпизода, разделенные десятилетиями, обрамляют в «Поездке…» судьбу Тадаса.

Вот он, молодой советский активист, безбоязненно вступается за Лигию, попавшую в число подозрительных, прикрывает ее своим авторитетом.

И вот он, уже перед самой смертью, постаревший, больной, уходит в лес с корзиной для клюквы, «вспомнил, что Лигия любит клюквенный кисель».

Два эпизода, но один характер и одна любовь. Самой высокой пробы.

Это и озадачивало, это и поражало Лионгину — нравственная цельность Тадаса, его неизменное бескорыстие: «Из глубины души черпает. Из той самой, в которой вспыхнула решимость сломать хребет старому миру. Из той самой, которая не предполагала, что самое трудное для человека — ломать себя». И артист Рафаэл Хуцуев-Намреги, он тоже проходит сквозь годы как олицетворение романтической взволнованности и окрыленности.

Писатель словно бы испытывает действующих лиц взлетами и падениями, славой и безвестностью. Испытывает, чтобы выявить доминанту характеров, чтобы за относительным, принадлежащим конъюнктуре, распознать безусловное. И Тадас выдерживает этот экзамен до конца. Даже отброшенный на обочину жизни, он «не измазался, остался чистым, изнутри чистым, хотя и провонял снаружи пивной бочкой».

Под событийной фабулой повествования струятся глубинные философские токи. Как и другие книги Слуцкиса, «Поездка в горы и обратно» повернута к обязывающим, неподвластным коррозии идейным, этическим ценностям. Ценностям, которые упрямо восстают против душевного измельчания, сделок с совестью, химер приспособленчества. В этом смысле художественный поиск писателя вполне сопоставим с последними работами Г. Бакланова, Ю. Бондарева, Ю. Трифонова и ряда других авторов.

И неспроста опорной метафорой романа становятся горы. Те самые горы, которые грезились отцу, которые с детства обступали кавказца Рафаэла Хуцуева-Намреги. Манящие ослепительными снежными шапками, они в то же время пугают своей крутизной. Приглашающие к восхождению, они предостерегают от беспечности, от упования на легкую, шальную удачу.

Собственно говоря, вся судьба Лионгины — это искушение горами, оглядка на них. Оглядка то восторженная, то боязливая, то виноватая.

Первая часть произведения не случайно названа «Романтической». Лирическая экспрессия стиля адекватна здесь самому настроению героини. Трепетному ожиданию чуда, тоске по нему. Свадебное путешествие на Кавказ не только выхватило молоденькую машинистку из привычной среды, но и пробудило дремавшие силы души.

Там, в доме отдыха, Лионгина соприкасается со стихией естественности. И в природе, и в людях. Она и в самой себе обнаруживает неожиданную способность отозваться улыбкой на улыбку, симпатией на симпатию. И ее дерзкое самовольное восхождение по каменистым склонам становится проявлением мятежа. Вызовом и своей же всегдашней скованности, нерешительности, и перестраховочным наставлениям предусмотрительного, рационалистического Алоизаса. «Летунья-душа» неудержимо, почти инстинктивно устремляется к этой грозной выси, к этому внезапно встреченному в горах Рафаэлу Хуцуеву-Намреги, к этой пьянящей радости раскрепощения. И Алоизас уже не сочетаем с приоткрывшимся миром свободы; его чопорность, его педантизм, его подозрительность враждебны порыву: «Нет, не годится здесь Алоизас, ни его черные очки на прямом носу, ни длинные бледные пальцы, которые, обо всем в мире позабыв… шуршат мертвыми страницами».

Отличительная черта прозы Слуцкиса — густота подтекста, органическая трансформация конкретного плана в символический. Каждое событие существует здесь в двух ипостасях: непосредственной и иносказательной, притчевой. Вот и величественная горная гряда предстает в поэтическом воображении героини как праздник, как антитеза пресной обыденности. Однако реальные скалы безразличны, глухи к восторженным эмоциям. Принадлежащие к дикой стихии, они по ее же законам карают незадачливую альпинистку. Взобравшись на крутизну, Лионгина не сумела удержаться там. Упоительный подъем спровоцировал головокружительное падение: «И тело свалило тебя, чтобы напомнить, кто ты есть».