От Кибирова до Пушкина - Александр Лавров

Схватка вокруг пастернаковского романа превращалась в борьбу за возможность воздействия на советскую культурную политику в направлении, которое обозначилось в промежутке между XX партийным съездом и восстанием в Венгрии. В заметке во «France Observateur» от 9 января 1958 года, где описывался триумфальный успех «Доктора Живаго», продолжающего традиции великой русской литературы, сообщалось о том, что еженедельник «L’Espresso» предсказал движение за номинацию Пастернака на Нобелевскую премию[1412]. 27 января в одной из главных шведских газет появилась большая статья о романе, написанная постоянным секретарем Нобелевского комитета Андерсом Эстерлингом[1413]. В ней говорилось:

67-летний Пастернак, являющийся одним из самых значительных писателей новой России, прославился как лирик еще в первые годы советской эпохи, но, не будучи политически правоверным, он постепенно отодвинут был в сторону. При этом он не совсем был брошен на произвол судьбы — известно, что в последние годы он занимается переводами Шекспира из-за отсутствия других возможностей работать, т. е. печататься. В любом случае, для его почитателей внутри и вне России должно быть сюрпризом, что он, находясь в более или менее замкнутом одиночестве, нашел силы завершить такое чрезвычайно сложное и многогранное произведение, как этот роман о докторе Живаго. <…> По объему (свыше 700 страниц) его можно сравнить с «Войной и миром» Толстого, и даже содержание порой дает повод к сравнению с великим предшественником.

Изложив по итальянскому изданию содержание произведения, рецензент продолжал:

Роман изобилует разговорами, и Пастернак, очевидно, старался воспроизвести подлинный, истинно русский тон и в простонародных будничных спорах, и религиозно-философских дискуссиях. Эта сторона является одним из критериев правды в романе. Они беседуют, как беседовать могут лишь русские люди, говорится в одном месте. Создается впечатление, что в этих главах некоторые сокращения были бы уместными. С другой стороны, совсем не хотелось бы отказываться от описаний природы и внешней среды. Пастернак мастерски передает магию времен года. Его проза запечатлевает бег времени и пульс дней, падение листьев в садах, наступление весны на Урале, снежный покров в лунном свете, зажигание ламп и немую, глухую ночную атмосферу спящей Москвы. Если вспомнить более ранние произведения Пастернака, своего рода образцы виртуозности, полного фантазии модернизма и смелых синэстезий, то привлекает энергия, с которой он справляется с требованиями эпического произведения. Многое свидетельствует о том, что работа была начата давно, но периодически прерывалась. Первые главы вводят множество людей, окружающих Юрию и Пару в детстве, только часть которых потом использованы в романе. Контуры лишь постепенно проясняются, и главным мотивом становятся Юрий и Лара. Их история представляется Пастернаку доказательством того, как индивидуальная революция у людей высокой интеллектуальной культуры сливается с революцией общей и на этом фоне приобретает красоту и яркость — свойства великой трагедии, обреченного на смерть цветения.

Само собой разумеется, что итальянский перевод русского романа (хотя, очевидно, сделанный очень добросовестно) не может дать достаточный материал для оценки качества произведения, тем более в случае такого мастера языка, как Пастернак. Кроме того, роман, несомненно, принадлежит к тем произведениям, которые надо перечитывать не раз. Но и первое знакомство не обманывает напряженного интереса. Чувствуется сильный патриотический акцент, но без всяких следов пропагандистского красноречия. Своим богатым содержанием, ярким местным колоритом и психологической честностью произведение, безусловно, является убедительным подтверждением того, что литературное творчество в России не угасло, и не хочется думать, что Советский Союз серьезно препятствовал бы его изданию дома.

Этот отзыв, отличающийся трезвой взвешенностью и осторожностью, — один из самых ранних, появившихся за пределами Италии, — показывал, с какой серьезностью оценивалось новое произведение поэта, только что оказавшегося нобелевским финалистом.

Приведем полный список кандидатур, представленных к 1 февраля 1958 года. Они даны в том порядке, в каком 3 февраля были внесены в Комитет его секретарем Уно Виллерсом. В некоторых случаях в скобках дается имя номинатора.

1. Rudolf Alexander Schröder (T. S. Eliot; отделение литературы Баварской Академии искусств, Мюнхен; Friedrich Märker, председатель Союза немецких писателей; Robert Minder, почетный профессор немецкого языка и литературы Парижского университета). 2. Salvatore Quasimodo (Francesco Flora, профессор итальянской литературы Университета Болоньи; Carlo Во, профессор французской литературы университета Urbino; Maurice Bowra, профессор истории литературы в Оксфорде). 3. Martin Buber (Hermann Hesse). 4. Robert Frost (Leon Edel в качестве председателя ПЕН-клуба в США; Douglas Bush, Alfred Harbage и Howard Mumford Jones — профессора английского языка и литературы в Гарварде; W. Cabell Greet — профессор английского языка и литературы в Колумбийском университете в Нью-Йорке). 5. Михаил Шолохов (Harry Martinson; ПЕН-клуб в лице Johannes Edfelt, Johs. A. Dale, профессор норвежской литературы в университете Осло). 6. Edith Sitwell. 7. Gonzague de Reynold. 8. Junichiro Tanizaki. 9. Gertrud von le Fort. 10. Sarvapalli Radhakrishnan. 11. Janzaburo Nihiwaki. 12. Thornton Wilder (Henry Hatfield, профессор немецкого языка и литературы Гарварда; Frederick A. Pottle, профессор английского языка и литературы; Heinz Bluhm, профессор немецкого языка и литературы, и Jean Boorsch, профессор французского языка, — все трое из Йельского университета). 13. Alberto Moravia (Stuart Atkins, профессор немецкого языка и литературы в Гарварде; Hans Nilsson-Ehle, профессор романских языков в Высшей школе Гётеборга). 14. Elio Vittorini (Stuart Atkins) 15. Ramón Menendez Pidal. 16. Marie Under. 17. André Malraux (W. M. Frohock, профессор романских языков в Гарварде; Jean Hytier, профессор французской литературы в Колумбийском университете; Louis L. Martz, профессор английского языка в Йеле). 18. Georges Simenon. 19. Boris Pasternak (Renato Poggioli, Harry Levin, Ernest J. Simmons). 20. James Gould Cozzens. 21. Giuseppe Ungaretti. 22. Saint-John Perse (T. S. Eliot; Archibald MacLeish, профессор английской литературы в Гарварде, бывший президент Американской академии искусств и литературы; Henry Peyre, профессор французского языка в Йельском университете). 23. Graham Greene. 24. Jean-Paul Sartre. 25. Lionell Trilling. 26. John Richard Hersey. 27. Robert Penn Warren. 28. Carl Sandburg (Henning Larsen, почетный профессор английского языка в Университете Иллинойса, Урбана). 29. Miroslav Krleža и Ivo Andrič (Союз писателей Югославии, Белград). 30. Maurice Bowra (E. L. Stahl, профессор немецкой литературы в Оксфорде). 31. Tennessee Williams (Napier Wilt, профессор английского языка и литературы в Университете Чикаго). 32. Alfonso Reyes. 33. Ignazio Silone (Henry Olson и Dag Hammarskjöld — члены Нобелевского комитета). 34. Karen Blixen (г-н Wessén). 35. Fernard Baldensperger. 36. John Cowper Powys. 37. Tarjei Vesaas. 38. Elizabeth Bowen (Roman Jakobson). 39. Richardo Bacchelli. 40. Simon Vestdijk. 41. John Steinbeck (Lennox Grey, профессор английского языка в Колумбийском университете).

Несколько писателей из этого списка вскоре стали Нобелевскими лауреатами (Квазимодо, Сен-Жон Перс, Андрич, Стейнбек, Сартр и Шолохов), но, конечно, не могло не быть расхождений во мнениях относительно того, в какой степени им уступал или не уступал в 1958 году Борис Пастернак и в какой мере оправданна такая очередность.

Международная общественно-политическая ситуация, складывавшаяся в связи с расколом левой западной интеллигенции вслед за подавлением венгерской революции и в связи с разгоравшимся скандалом вокруг публикации «Доктора Живаго», не могла не повлиять на обсуждение нобелевских кандидатур. Присутствие альтернативных советских кандидатов — Пастернака и Шолохова — в списках конца 1940-х годов ныне, зимой 1958-го, оборачивалось угрозой прямой конфронтации лагерей. В секретной записке секретаря правления Союза советских писателей К. М. Симонова, направленной в ЦК КПСС 31 марта, сообщалось о четырех ведущих кандидатах, фигурирующих в этом году в нобелевских прогнозах: Шолохове, Пастернаке, Эзре Паунде и Альберто Моравиа, — и предлагалось усилить пропаганду шолоховского творчества в советской печати с тем, чтобы гарантировать его победу в конкурсе. В дополнительной информации о настроениях в Шведской академии указывалось (со ссылкой на известных своими просоветскими взглядами писателей Эрика Асклунда и Свена Сторка), что «среди высших кругов этой Академии существует определенное мнение в пользу Пастернака, причем речь идет о возможном разделении Нобелевской премии между Шолоховым и Пастернаком». В ответ на эти новости Отдел культуры ЦК 5 апреля в срочном порядке выработал и представил на утверждение вышестоящей инстанции — секретарю ЦК М. А. Суслову — предложения, которые предусматривали, помимо помещения в главных органах советской печати пропагандистских материалов о Шолохове, поручение «советскому посольству в Швеции через близких к нам деятелей культуры дать понять шведской общественности, что Пастернак, как литератор, не пользуется признанием у советских писателей и прогрессивных литераторов других стран. Выдвижение Пастернака на Нобелевскую премию было бы воспринято как недоброжелательный акт по отношению к советской общественности. Вместе с тем следует подчеркнуть положительное значение деятельности Шолохова как писателя и как общественного деятеля, используя, в частности, его прошлогоднюю поездку в Скандинавию»[1414]. 7 апреля эти предложения были одобрены Сусловым, и в советское посольство в Швеции полетела телеграмма с точно этой формулировкой[1415], означавшей, по сути дела, сигнал о намерении советских властей оказать нажим на Нобелевский комитет. Продвижение Шолохова, в 1954–1956 годах монопольно представлявшего советскую литературу среди нобелевских номинантов, сейчас становилось средством предотвращения выбора Пастернака.