Скрещение судеб - Мария Белкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К трудармии Мур уже подготовился и даже сменял с помощью Изи пиджак на телогрейку, но трудармия его миновала, его оставляют в резерве. И 12-го февраля он писал тетке:
«Дорогая Лиля!
Получил Вашу открытку. Не писал я в последнее время потому, что совсем замотался с делами призыва — целый месяц, со 2-го января по 2-е февраля, я мог отправиться каждый день в трудармию. Только 2-го я узнал окончательно, что зачислен в резерв до особого распоряжения и, таким образом, могу продолжать заниматься в школе.
А 4-го я тяжело заболел рожистым воспалением — опять! — и тот же тип, что в 1-й раз. Сейчас выздоравливаю и 15-го думаю уже приступить к занятиям в школе. Все эти дни лежал и не выходил.
Очень беспокоит собственный несуразный аппетит, возвращающийся по мере выздоровления! Но ничего — как-нибудь переживем. А победы, победы какие! И жить становится легче и веселее… Не болейте; желаю Вам сил и здоровья. Целую крепко. Ваш Мур».
Потом письмо через неделю:
«19/II-43 г.
Дорогая Лиля!
Сегодня у меня утро писем — в самом деле, написал Але, Вам, Муле. Жизнь моя вновь вошла в некое подобие нормальной колеи. Вновь я хожу в школу, вновь занимаюсь; даже был в кино позавчера, смотрел «Мелодии вальса» — «новый» американский фильм.
Но я подозрителен, и мне кажется, что это — затишье перед бурей. С какой стороны эта буря придет и в чем она выразится — не знаю, но почему-то так кажется.
Деньги идут на питание, исключительно на это; вся трагедия в том, что здесь все есть. В Москве я бы зарылся в библиотеку, о чем мечтаю, а здесь никак нельзя забыть об аппетите, нельзя отвлечься, что необходимо.
Но летом я твердо намерен возвратиться в Москву, окончив 10-й класс, если ничего не изменится с моими делами военными, и поступить в ВУЗ. Образование — прежде всего. А пока надо «дотянуть». Хожу с палочкой — последствия болезни, но надеюсь, что скоро совсем выздоровлю. Пишите подробнее о себе, я очень о Вас соскучился.
Обнимаю. Ваш Мур».
В письмах Мура все чаще и чаще появляются ласковые нотки по отношению к теткам, тревога за их жизнь и здоровье. Что это, душа в нем начинает прорезываться или мальчишеская бравада уступает место естественной человечности, и он уже не стесняется проявлять свои чувства? «Пишите почаще и поподробнее о себе, если бы вы знали, как я беспокоюсь о вас! Вы мне единственно родные люди во всем Союзе…»
В апреле он снова тяжело болен и снова один в своей каморке с высокой температурой, и некому за ним ухаживать, некому принести воды, сварить еду, сказать доброе слово. Невзгоды обрушиваются на него одна за другой, словно бы кто-то там, кто распоряжается нашими судьбами, боится, что за свою короткую, очень короткую жизнь Мур не успеет испить всю чашу до дна…
«1/IV-43 г.
Дорогая Лиля!
Пишу Вам вновь больной — и, увы, это не первоапрельская «утка». Опять, в пятый раз, начиная с осени, — рожистое воспаление, все той же ноги; опять начинается с температуры 39–40°C, озноба, стучания зубами и дрожания; на следующий день температура спадает, я лежу дня 4, принимаю стрептоцид, краснота проходит, я вновь начинаю ходить — до той поры, пока какой-то заупрямившийся микроб не начнет опять всю процедуру сначала! Прямо-таки какой-то злой «фатум»! Собственно говоря, надо бы выяснить, не играет ли тут роль tbc, но выяснить это трудно — с такой суматошной жизнью и такими плохими врачами.
Успешно кончил 3-ю учебную четверть. Это было трудно — из-за призыва и болезней. По-прежнему держу курс на Москву; по совету жены А.Н.[129], написал заявление в Союз писателей; А.Н. поддержит, и вызов весьма будет вероятен (хотя я поверю в этот отъезд в Москву лишь тогда, когда буду иметь надлежащие бумаги на руках).
Очень много читаю; перевожу книгу Валери «Взгляды на современный мир» на русский язык (для практики и собственного удовольствия).
В августе МГУ должен приехать в Москву; я туда думаю поступить. С Алей продолжаю переписываться. Привет Зине.
Обнимаю. Ваш Мур».
А 12 июня Муля пишет Але: «Сегодня утром Лиля сообщила приятную новость. Толстые исхлопотали разрешение Муру вернуться в Москву и уже отправили ему этот документ с оказией на самолете. Во вторник 15-го Лиля ездила к Толстым по поводу квартирного устройства Мурзила, кое-какие планы есть и у меня…»
Итак, пропуск в Москву Мур получил, и он заканчивает школу, десятый класс, и вроде все благополучно идет, но в разгар экзаменов его опять вызывают в военкомат. Он должен теперь каждый день ездить в Старый город и ждать отправления. Союз писателей пишет бумагу с просьбой дать отсрочку до окончания школы, дать возможность сдать экзамены. В Союзе в это время из московских писателей главным был Лежнев, а военными делами ведал Михаил Голодный, они советуют Муру не ездить в военкомат, а заниматься и сдавать экзамены, так как надеются, что вот-вот придет ответ и ему конечно же дадут отсрочку. Но другие знакомые настоятельно уговаривают Мура не манкировать и ездить в военкомат каждый день, ждать там результатов. И Мур каждый день торчит в Старом городе вместо того, чтобы готовиться к экзаменам и сдавать их, а в Старом городе у военкомата тысячи людей и полная неразбериха! Я свидетель тому — я видела толпы узбеков, которые приезжали из кишлаков с женами, детьми, матерями, отцами и неделями жили под открытым небом, дожидаясь, когда мобилизованного отправят на фронт.
В конечном итоге, потеряв на ожидание месяц, Мур 5 июля узнает, что пока оставлен в резерве. 12-го он пишет:
«Дорогая Лиля!
Давно Вам не писал, все было некогда: возня с военкоматом, возня со школой. Получил отсрочку до 1-го сентября. Аттестат за 10 классов мне не дали ввиду того, что я сдал только три экзамена. Остальные же я не сдавал, потому что меня каждый день — в течение месяца — собирались отправить (по военной линии), вызывали и т. д. и было не до школы. Но отсутствие аттестата не помешает мне поступить в ВУЗ. Надеюсь, в Москве Толстые подсобят в этом плане. Вот что чрезвычайно тревожно, так это мое положение с отъездом: пропуск у меня до 15 августа, и ехать я не могу, так как невозможно достать билет, думал ехать с драматургами, отказали: «для своих мест не хватает, не то что…» Не знаю, что делать, и никто не знает. «Прозондирую» Ахматову, может, она что-нибудь сделает. А пока живу «между небом и землей», то есть стараюсь уехать и не могу, и жизнь кажется нереальной. Обнимаю, Ваш Мур».
Выехать в Москву он не может, потому что идет реэвакуация — из Ташкента, из других городов возвращаются в столицу предприятия, учреждения, институты, академии, театры. Одиночкам получить билет столь же трудно, как и в дни эвакуации из Москвы! Мур мечется, но ни одно учреждение его с собой не берет, а семьи писателей еще не вывозят, только некоторым удалось уехать.
