Скрещение судеб - Мария Белкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пишу сравнительно пространно, потому что письмо вполне может оказаться последним перед началом неизвестно когда долженствующей наступить — уже другой серии писем… До свидания, до нового письма, привет Дмитрию Николаевичу[135]. Ваш Мур».
И другая серия писем наступит. Мур был направлен на фронт где-то в самом конце мая или в начале июня 1944 года. Пополнение прибыло в 437-й стрелковый полк 154-й стрелковой дивизии в районе Сиротино, где велись бои на левом берегу Западной Двины. Мур находился в составе 7-й стрелковой роты 3-го батальона. Вот одно из первых его фронтовых писем, быть может, именно первое, оно без даты.
«Дорогие Лиля и Зина!
Давно Вам не писал — но это потому что фронтовая жизнь закрутила, да и, кроме того, проблема бумаги стоит, как говорится, весьма остро.
Что Вам писать? Это — тоже проблема; написать слишком мало — не хочется, написать много — тоже нельзя, — а писать надо. Мне хочется написать о тех положительных сторонах моей теперешней жизни, которые положительны бесспорно и безусловно. Конечно, все меняется — особенно здесь, — но все же пока что, во-первых, не холодно, во-вторых, газеты и новости поступают регулярно, и, в-третьих, живем мы сравнительно спокойной жизнью. Последнее, конечно, — чисто временное явление, но тем более оно ценно.
Обычно пишут о товарищах, друзьях, приобретаемых на фронте. Однако здесь люди так быстро меняются и переходят из подразделения в подразделение, что не успеваешь к кому-нибудь более или менее привыкнуть, как этот «кто-нибудь» уже оказывается в другой роте или взводе. Конечно, этот процесс переходов тоже в свое время закончится, и тогда, быть может, в обстановке боев и сложится та дружба, о которой я столько слышал, но пока не находил, хотя найти хотел. Вы себе представляете, с какой огромной радостью я встретил известие об открытии второго фронта. Да и не я один: всех окрылило надеждами долгожданное сообщение. Я оказался прав: я все время твердил, что второй фронт обязательно откроют.
Я пишу, а комары безбожно и нагло кусают. Но к ним в конце концов привыкаешь, как ко многому другому.
Кроме газет, естественно, не читаю ничего. «Естественно» — потому, что книг нет. Писать — тоже не пишу, и тоже «естественно», потому что бумаги нет.
Что же я конкретно делаю? Некоторое время я был ротным писарем, потом произошли всякие пертурбации, в результате которых я и сам не совсем понял, кто же я такой. Возможно, скоро вновь буду писарить, когда будет рота, а возможно — и непосредственно зашагаю вместе с остальными (а возможно — и то и другое!). Во всяком случае хожу с автоматом — необыкновенно удобным, эффективным и современным оружием.
Варим «бульбу», чистим оружие, действуем лопатой (увы, последнее мне удается очень слабо!), дневалим, строимся…
Пока — все.
Сердечный привет. Ваш Мур».
Есть еще отрывки из других писем:
«Я теперь ночую на чердаке разрушенного дома; смешно: чердак остался цел, а низ провалился. Вообще все деревянные здания почти целы, а каменные разрушены. Местность здесь похожа на придуманный в книжках с картинками пейзаж — домики и луга, ручьи и редкие деревца, холмы и поляны, и не веришь в правдоподобность этого пейзажа этой «пересеченной местности», как бы нарочно созданной для войны…»
17 июня Мур пишет Але:
«Милая Аля! Давно тебе не писал по причине незнания твоего адреса; лишь вчера получил открытку от Лили, в которой последняя сообщает твой адрес… Завтра пойду в бой… Абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны, и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу, к-ая мне сулит в будущем очень много хорошего…»
Завтра — было 18 июня, по-видимому, это и был первый бой, в котором принимал участие Мур. По сведениям, которые имеются, бой был тяжелый, изнурительный, длился весь день. Было много убитых и раненых. Судя по сводкам Совинформбюро, на этом участке фронта были горячие дни, шло наступление — бой за боем.
Всем, что нам известно о военных днях Мура, мы обязаны Станиславу Викентьевичу Грибанову. Он был летчиком и одновременно занимался журналистикой, писал для газет и журналов, а потом и вовсе перешел работать в редакцию. Однажды будучи в Цоссене он случайно услышал, что в 1922 году здесь жил Андрей Белый и сюда из Берлина приезжали к нему Цветаева со своей маленькой дочкой. И естественно, что, интересуясь и Белым, и Цветаевой, Станислав Викентьевич появился на Аэропортовской у Али. И так же естественно, что Аля, увидев молодого военного летчика, не могла не вспомнить Мура и не поделиться своим горем, что не знает она ничего о том, где и когда Мур нашел свою гибель…
А Станислава Викентьевича не могла не взволновать судьба девятнадцатилетнего мальчишки, безвестно погибшего на войне. И он стал вести розыск. Это была долгая и кропотливая работа, и длилась она не один год. Сколько писем было написано, сколько архивов перерыто, сколько людей вовлечено в этот поиск… И когда наконец стало известно, в какую дивизию, в какой полк, в какую роту был зачислен Мур, — надо было разыскивать тех немногих уцелевших, кто в одно время с Муром воевал в тех же местах! Обо всем этом Грибанов и написал очерк, а Аля дала ему отрывки из фронтовых писем Мура к теткам и к себе. И я их привожу. Очерк она читала, но выхода журнала не дождалась. Она умерла 26 июля 1975 года, а журнал вышел в августе…
Итак, войска 1-го Прибалтийского фронта вели в июле 1944 года наступление в районе Полоцка, тесня немцев.
Мур писал теткам:
«В последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, почти безостановочно идем на запад: за два дня мы прошли свыше 130 километров! И на привалах лишь спим, чтобы смочь идти дальше…»
А за неделю до своей гибели:
«Дорогая Лиля и Зина! 28-го получил Вашу открытку и обрадовался ей чрезвычайно… Письма на фронте очень помогают, и радуешься им несказанно как празднику… Кстати, мертвых я видел первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М.И. А теперь столкнулся со смертью вплотную.
Она страшна, безобразна; опасность — повсюду, но каждый надеется, что его не убьет… Предстоят тяжелые бои, так как немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранят, так это очень возможно…»
И ранили… Смертельно. 7 июля под деревней Друйка.
После боя в книге учета полка было записано: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.44 г.».
И это последнее, что нам известно о Муре…
Полк с боями продвигался дальше. В сводке Совинформбюро за 7 июля говорится, что на этом направлении нашими войсками было занято 30 населенных пунктов. Деревня Друйка была одним из этих «населенных пунктов».[136]
