Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны - Ян Гамильтон

Я хотел бы описать все похождения Винцента: как он отправился в путь с американскими чернорабочими, конвоировавшими серебро на 30 000 иен в повозках, запряженных мулами; как этот транспорт столкнулся с японской полевой батареей и мешки с деньгами должны были уступить дорогу орудийному металлу. Но я думаю, что он когда-нибудь сам напишет свою историю. Ему удалось пройти 45 миль между Чиннампо и Пингъянгом, встречая на пути тысячи двухколесных повозок, которые он видел при их выгрузке с кораблей. Их с трудом везли маленькие солдаты в форме гвардейской пехоты. Это были военные кули, только из-за их маленького роста не принятые на службу. Каждый из них с любопытством смотрел на Винцента в хаки и штабной фуражке с красной лентой вокруг. Порой было трудно и даже невозможно пройти мимо многочисленных войсковых частей, запружавших собой всю ширину так называемой дороги. Часто ему приходилось двигаться прямо полем без дороги, где он встречал глубокие и узкие канавы с валами и прочие досадные препятствия. Его только что приобретенная маленькая китайская лошадь никак не могла удовлетворять его требованиям. Следствием этого весьма часто было сожаление и удивление со стороны целой японской армии, видевшей офицера в незнакомой форме, неустрашимо борющегося со своей лошадью. Офицеры тоже вопросительно взирали на него, в особенности когда ему приходилось галопировать мимо штаба, завтракавшего в небольшой деревушке. Однако никто не останавливал его несмотря на то, что он ожидал ареста каждую минуту. Надетая на нем сабля, очевидно, спасала его, и вскоре узкая дорога вывела его на равнины Пингъянга. Он увидел в этом направлении город, расположенный на отдельном горном хребте посреди равнины шириной в шесть миль с рекой Татонг (Tatong). Река была шириной в 400 ярдов и протекала непосредственно около города, с его восточной и южной сторон. Хребет этот имел вид корабля со скатами, постепенно понижавшимися с севера на восток. Туземцы до сих пор сохранили легенду, что старинный город был построен в корабле и что два больших колоннообразных камня в северном его конце указывают на то место, к которому когда-то этот корабль был привязан. Может быть, как раз здесь Ной пристал со своим ковчегом? Внутри города находится памятник, воздвигнутый в честь крыс, которые однажды вылезли ночью из города и перегрызли тетивы у луков осаждавших его монголов и тем спасли город. Очутившись за валами города, наш искатель приключений еще раз чуть было не очутился на краю гибели; и еще раз Америка явилась к нему на помощь в лице нескольких благородных миссионеров с чаем, пирожками и бисквитами, о которых Винцент до сих пор вспоминает с удовольствием.

Здесь кончилась его независимая деятельность. Ему не удалось получить разрешения на сопровождение армии, наступавшей далее к Аньчжу и, таким образом, ему ничего больше не оставалось, как сидеть смирно в Пингъянге и наблюдать за проходившей мимо него гвардией и 12-й дивизией. Кажется, он очень был поражен дисциплиной и образцовым поведением всех этих войск. С помощью миссионеров он познакомился, насколько было возможно, с корейцами и пришел к заключению, что нет никакой надежды на их самостоятельное существование. В молодости они кажутся замечательно понятливыми, но с годами они теряют и эту способность. Отчего это происходит, потому ли, что они чересчур много курят, или оттого, что у них нет побудительной причины для умственного развития, Винцент не мог решить. Он нашел в них полное отсутствие мужества и опрятности, но много добродушия и гостеприимства. Они считают войну наследием варварства и скорее предпочитают быть рабами, чем отказаться от этого удобного мировоззрения. После недолгого пребывания в Пингъянге Винцент получил приказание присоединиться ко мне и прибыл в Чемульпо на борт корабля как раз в то время, когда я чуть было не упал в море.

Рикуаго около Чулъзана (Rikwaho, Chulsan), 9 ч. утра 9 мая 1904 г. Тайна нашего назначения обнаружилась в Рикуаго, где мы высадились вчера после полудня. Целые мили покрытых грязью и изрезанных извивающимися каналами равнин кончались пристанью и молом, подобно виденным Винцентом у Чиннампо. Поблизости мы увидали маленький уютный лагерь, разбитый на вершине холма, господствовавшего над заливом среди шотландских сосен; это единственные большие деревья, которые видны везде, насколько хватает глаз. Мне захотелось посмотреть, как могут ходить Юм (Hume), Жардайн и Винцент, и я предложил им хорошее упражнение: взобраться на высокую гору, на вершине которой был поставлен сигнальный пост из одного унтер-офицера и трех рядовых. Вначале эти люди весьма странно посматривали на нас, но когда Жардайн и Винцент, владея японским языком, объяснили им, кто мы такие, они превратились из осторожных стражей горы в любезных хозяев и кончили тем, что настояли на том, что пожелали непременно сварить нам по чашке чая. Чай этот оказался совсем не чаем, а скорее кипятком, в котором было сварено несколько зерен риса. Японцы так любят чай, что, говоря о нем, называют его не иначе как благородный чай, точно так же, как мы, говоря о дочери виконта. Питье это оказалось далеко не благородным, однако мы уверяли, что оно нам очень нравится. Возвратившись назад в лагерь, мы получили наш обед в виде бенто, т. е. в виде солдатской манерки, наполненной сваренным кушаньем. Это наше первое бенто состояло из небольшого, с десертную ложку, количества холодного свиного мяса, разрезанного на мелкие кусочки, и большой порции холодного риса. Я съел все до последнего зернышка риса и в продолжение нескольких минут мне казалось, что я наелся до отвала, но в скором времени я почувствовал себя еще более голодным, чем до обеда. Винцент сообщил мне, что рис, попав в желудок, увеличивается в объеме, а затем снова уменьшается, как бы тает. Мне кажется, что это обстоятельство не должно быть очень приятным для интендантства. Для европейца есть этот рис что есть снежные хлопья, в обоих случаях он получит совершенно одинаковое удовлетворение. Как я сожалел, что отдал своему слуге ящик с отличными бисквитами, подаренными мне комендантом порта при отъезде в Антунг (Antung), 13 мая 1904 г. Порядочно пришлось мне попутешествовать со времени моих последних записок, и я хочу воспользоваться свободным получасом, чтобы набросать кое-что в мой дневник. На следующий день после нашей высадки на берег наша веселая кавалькада, состоявшая из всевозможных мундиров Европы, двигалась по фашинной дороге, которую японцы с бесконечным трудом проложили по болотистым рисовым полям. Дорога эта предназначалась для доставки мортирного полка на Ялу.

Местность представляла собой зеленые холмы вперемежку с широкими долинами, что-то среднее между Шотландией и Центральной Азией. Долины широки, обильно орошены и плодородны. Холмы, покрытые кое-где группами елей, в обыкновенное время должны представлять хорошее пастбище для скота; но я думаю, что скот этот уже попал в желудки казаков, потому что на всем нашем пути мы не видели и признака стад. Приятно было видеть везде вокруг сливовые и грушевые деревья в полном цвету. Эту ночь мы провели в корейском доме, который оказался несравненно грязнее тех хижин, в которых я укрывался от холода много лет тому назад и которые принадлежали близким родственникам корейцев по крови. Этот народ — по имени Балтис (Baltis) — живет к северу от Кашмира. Они совершенные двойники корейцев не только по внешнему виду и манерам, но, насколько я могу судить, и по характеру. В виде обеда, с грустью должен заметить, я вновь получил полную тарелку риса с примесью небольшого количества свинины для вкуса. Хлеб, овощи, чай, сахар и соль, видимо, относятся к давно прошедшим сновидениям; однако нас обнадежили, что чай, сахар и соль мы получим к следующему дню. Пока же нам пришлось ограничиться кипятком, напитком, вызывающим в памяти барынь, страдающих несварением желудка, или же дымящиеся стаканы грога.