Тайный знак - Алёна Жукова

– Летучку отменяйте, – ответил следователь. – Мы будем с вами работать весь день.

Повестка его не напугала – все мысли по-прежнему крутились вокруг Насти. Кроме книги, в которую было вложено стило, в портфеле ничего не оказалось, а значит, его владельца теперь не найдешь.

Вечером он вышел на кухню, чтобы вскипятить воды, и разговорился с дедом Егором.

– Они тебя не посодют, – сказал дед Егор, узнав о повестке. – Ты им во как нужен! – И он провел ребром ладони по горлу.

Дед подтащил две табуретки к своему столу, достал шкалик, сковырнул крышку и разлил водку в два граненых стакана:

– Давай, Михайла, на посошок. Ты думаешь, дед Егор не сидел? А как же! Сейчас, поди, каждый второй сидел… – дед задумался на минуту, – или сидит. Было, значится, так: пронюхали, что батька мой сапоги самому царю шил, да не простые – с секретом, а я с малолетства при нем ходил в подмастерьях. Когда мне лет десять было, мог уже любые сапоги скроить. Батька-то мой в Гражданскую сгинул, а я, взрослый уже, его дело не похоронил. В сапожной мастерской работал, а мастерская наша считалась ведымственая. Тьфу, черт, слово не выговорить… Короче, для кремлевских начальников работали. Вызывают меня как-то мерки снимать, сажают в закрытую машину, чтоб не видел, куда едем, а когда приехали, подводят к стене, а в ней дыра и через нее одна нога просунута. Маленькая нога, но, понятное дело, мужская, значится. Ну, я мерки-то снял, а после меня на ковер. И приказали, чтоб никому ничего не говорил, а сапоги чтоб пошил такие, как батька делал, – в них каблук вроде снаружи, как обычно, но внутри еще один спрятан. Хозяину тех сапог сразу росту прибавляет. Догадался я тогда, чья нога-то была. Сапоги пошил, но по пьяни трепанул, что, мол, вождь у нас хоть и велик по всем статьям, да вот росточком не вышел. Так на следующий день меня под микитки и в эти, как их, органы, ага… Уж пужали, пужали, да не испужали. День посидел, второй, а на третий отпустили. Потому как некому стало вождю сапоги с секретом шить, ага… Правда, говорят, он и сам в сапожном деле разбирается. Может, поэтому и смог оценить работу… И тебя, Мишка, отпустят, потому что ты им сейчас позарез нужен. Давай мы с тобой выпьем за работу, которая нас завсегда спасает.

Утром старуха Прокофьева сунула Михаилу в карман пальто бутерброд «на дорожку»:

– Эти ж изверги будут мытарить целый день без еды и не покормят. – Она прослезилась и, как всегда, перекрестила в спину.

Дежурный на проходной долго разглядывал его паспорт.

– Ждите, – сказал наконец, – за вами придут.

Минут через пятнадцать подошел штатский «с глазами по стойке “смирно„» – так называл про себя всех служащих этой конторы Михаил.

– Пройдемте, там автомобиль, – последовала короткая команда.

Ехали недолго. Михаил понял: Бутырка. Въехали за двойные ворота, дважды проверили документы. Еще одна проходная у входа в здание, потом – коридоры, решетки, металлические тяжелые двери. Их открывали перед ним и тут же с лязгом захлопывали за спиной. Следователь завел Михаила в большую комнату, освещаемую одной тусклой лампочкой, и вышел; за ним лязгнул замок. Михаил осмотрелся: стены окрашены в темно-зеленый цвет, скамьи по периметру, наглухо прикрепленные к полу, окон нет, большой глазок в двери. Он взглянул на часы – десять утра. Нащупал в кармане бутерброд, мысленно поблагодарил соседку и съел половину. Выбрал угол, который, как ему казалось, не просматривается через глазок, и лег на лавку. Подумал: почему я здесь? Настя дала показания? Нет, это исключено. Это что-то другое. Незаметно задремал. Во сне ему показалось, что он падает в пропасть. Вздрогнул, проснулся – и сразу вспомнил, где находится. Часы показывали половину второго. Кто-то открывал дверь. Зашел следователь – вежливый, коротко стриженный, в форме.

– Михаил Александрович, у меня сегодня было много работы. Время сейчас обеденное, давайте зайдем в нашу столовую. Здесь готовят совсем по-домашнему.

Идея пообедать в Бутырке показалась Михаилу «неаппетитной».

– Я, знаете ли, не голоден.

– Ну, тогда будем работать.

Они прошли в небольшую комнату с письменным столом. Возле него стоял стул, а посреди комнаты – табурет. Следователь кивнул на табурет:

– Присаживайтесь, гражданин Степанов. Что вам известно об инциденте с экскаватором на строительстве цеха для метровагонов в селе Тайнинское? Почему экскаватор провалился под землю? Кто виноват в аварии, вы знаете?

– Ну, в общем, насколько я могу судить, никто не виноват. Разве мог кто-то предположить, что под землей существует подземный ход?

– Когда вы об этом узнали, почему так жестко потребовали остановить строительство нового цеха?

– Поймите, это история нашей страны.

– Ну, допустим, история НАШЕЙ страны началась с Октябрьской революции. А все, что было до нее, это история царской России. Это не наша история.

Михаил ошарашенно посмотрел на собеседника.

– Вам что, в университете про это не говорили? Кстати, какой вы заканчивали, в каком году? А что до того делали?

Следователь сыпал вопросами, как горохом из мешка, но Михаил, сохраняя терпение, обстоятельно отвечал. И вдруг:

– Вы, Михаил Александрович, сейчас здорово удивитесь. Совершенно случайно у нас тут оказалась ваша родственница.

Сердце ухнуло вниз, в глазах потемнело. Какая родственница?

В кабинет ввели худую, высокую женщину в черном платье. Прямо с порога, не глядя на Михаила, она затараторила:

– Братик мой, Мишенька, сразу после революции пропал, искала его. Он старшой был, в матросы на Балтфлот пошел. Мы сами костромские будем, пропал братик мой…

Следователь остановил ее слезливый поток и попросил взглянуть на Михаила. Женщина осеклась, замолчала и долго всматривалась:

– Нет, гражданин следователь, это не он. Наш покрасивше, не такой носатый. И чуб у него кудрявый был, светленький, и глазки серые, а этот больно чернявый.

– Так, значит, не он, гражданка Степанова? А год рождения, имя, отчество и фамилия совпадают, так?

– Да пусть и так, но не похож.

Он снял трубку:

– Уведите!

Женщину вывели из кабинета.

– И как вы это объясните, Михаил Александрович?

– Обычное совпадение.

– Допустим. Но ваша биография полна неясностей. Матрос Михайло Степанов был полуграмотен, а вы после службы на Балтфлоте закончили бригадным методом институт.

– На то он и бригадный метод – за нас умники сдавали экзамены. Один умник за десяток студентов.

– Насколько я знаю, экзамены за десятерых на механико-математическом факультете сдавали именно вы. И вся ваша головокружительная карьера как-то не вяжется с полуграмотным прошлым матроса Степанова.

– Ну, ведь вы сами только что получили подтверждение, что Степановых Михаилов Александровичей было по меньшей мере два. И к тому, костромскому, я отношения не имею.

– Тогда изложите, пожалуйста, вашу настоящую биографию.

Следователь протянул листок бумаги, карандаш. Дверь, как капкан, защелкнулась, и Михаил понял, что попался. Писать придуманную биографию было бессмысленно – начнут проверять; а если изложить правду, то это значит подписать себе приговор. Он гнал от себя мысль о том, что из Насти выбили показания, что это она открыла его настоящие имя и фамилию.

В одиннадцать часов вечера охранник открыл дверь. Михаил приготовился к худшему, но неожиданно тот отдал ему пропуск с печатью и подписью и проводил до выхода, ничего не объяснив и ничего не потребовав. В полном недоумении Михаил добрался до дома на Новослободской, благо для этого пришлось всего лишь перейти через дорогу.

Только назавтра, на летучке в Наркомстрое, все объяснилось. Оказывается, замнаркома по делам строительства позвонил Лазарю Кагановичу и объяснил, чем грозит арест Степанова для общего дела: второго такого спеца не найти, стройка остановится, и цех не будет сдан в срок. Он ручался, что Степанов прежде всего заботился о безопасности строительства, а все обвинения в саботаже сплошь надуманные, просто кому-то Степанов крепко насолил. Надо вызволять. А Михаилу он посоветовал впредь быть осмотрительней:

– Ты, Михаил Александрович, не выступай особо, ладно? Перестань ты с этими археологами собачиться, а то мне не с кем будет цех строить. Обещаешь?

Михаил кивнул утвердительно, внезапно осознав, что единственный путь помочь Насте – самому остаться на свободе. Пройдя по краю, он представлял теперь, каково ей в этом липком кошмаре Бутырки. За что ее посадили? Возможно, причиной стала книга, иначе почему она так спешила ее передать? Утверждала, что прочесть ее – все равно что открыть мифическую Гиперборею, а теперь книга лежит на этажерке и что с ней делать, непонятно. В чем же ее секрет? Пока на ум приходила только абсурдная мысль о том, что книга каким-то образом формирует пространство вокруг себя, влияет на события. Иначе как объяснить историю с пожаром и то, что погибший был не кто иной, как Настин муж? Об этом вчера написали в газетах и даже наградили посмертно гражданина С. П. Трепцова медалью «За отвагу на пожаре». И если уж быть честным с самим собой, то мечта о том, чтобы в один прекрасный день Настя освободилась от уз брака, исполнилась не без помощи книги. Скорее всего, принес ее в музей Настин муж, да и донес на нее тоже он, за что и был наказан.