Боевая молодость - Иван Буданцев

— Из этого дома уйду. В любом другом месте смогу жить. Все. — Она потянулась. — Я спать хочу. Вы уже спите. Посмотрите на себя. Господи! — Она встала, быстро поцеловала меня, убежала в комнаты.

Я сидел. Сон будто рукой сняло.

— Василек! — позвала она меня. Она уже стелила мне на диване в гостиной. — Я буду звать вас Васильком. Хорошо? — Она смеялась. — Вы очень похожи. Он такой же был стройный и красивый. Он был настоящим офицером. Когда мне ехать в Харьков? Вот это от вас зависит. Когда?

— Я вам скажу завтра. Или послезавтра скажу. В городе у меня есть одно дело.

— Не знаю, но догадываюсь. Еще одна явка на Железнодорожной? Я только слышала. Я хитрая. Я все слышу, все вижу. — Она упала в кресло. — Еще день, два продержусь здесь, а там…

Я насторожился, присмотрелся к одному из окон.

— Да не бойтесь вы, никого там не может быть. Пират мигом учует! А у меня и сон пропал! Ха-ха! Знаете, Василек, выпьем еще вина? Такой день, такая ночь! Будем кутить. И пошли все к чертям!

Она принесла вазы с яблоками и с печеньем, вино в графине и высокие рюмки. Скрылась в спальне и вернулась с гитарой.

— Прикрутите, Василек, фитиль в лампе…

Как она пела! Она спела «У камина», «Отцвели уж давно хризантемы в саду», «У вагона я ждал». И под конец любимые свои: «Вот вспыхнуло утро, румянятся воды», «Белой акации гроздья душистые». Она пропела их дважды. Вдруг заплакала, бросила гитару и убежала в спальню. Я посидел, с трудом встал, разделся. Сунул пистолет под подушку и лег, положив руку на пистолет.

«Дело сделано, — думал я, — должно быть, капитан запретил ей открыть свое настоящее имя… Хорошо… Капитан… Доберемся мы до тебя…»

В доме было тихо. Лампу я не потушил. Слабый ее свет освещал стол, небольшой круг пола. Тикали часы. Вдруг я услышал какой-то шорох. Где? Я приподнялся на локтях. Лидия слабо вскрикнула в спальне и тут же появилась в гостиной в одной рубашке. Лицо ее выражало испуг.

— Что такое? — произнес я, держа руку под подушкой, и сел.

— Мне страшно, Василек, — шептала она. — Второй наган я храню под матрацем. Он лежал с правой стороны, у самого края… И взведен всегда был, Василек… Кто-то был днем в доме, Василек… С левой стороны лежит, курок спущен. А ведь спальню я запираю! — Она вздрагивала.

Я понял, что ребята наши днем пошарили в спальне.

— Успокойся. Со мной не бойся… Пират же молчит.

— Я не пойду туда. Я посижу здесь.

— Сиди. Будь со мной. Успокойся.

Проснулся я в полдень. Солнце заливало гостиную. Лидия спала. Голова ее лежала на моей руке.

Ночью она открылась мне. Как я и догадывался, она не Ксения, а Лидия Золотарева. Отец ее из дворян, окончил в свое время Николаевское кавалерийское училище. На германском фронте командовал полком донских казаков, заслужил Георгия, шашку в серебряных ножнах. После ранения его назначили начальником Новочеркасского кадетского корпуса. Гимназисткой Лидия мечтала о женских курсах в Киеве, хотелось и актрисой быть. Красные разрушили все ее мечты. Осенью прошлого года она уехала из Новочеркасска к дяде в станицу Кореновскую. Там впервые увидела Гавронского, Андриевского. В начале июня Андриевский опять был в Кореновской. Он и рассказал, что в боях за город почти полностью была уничтожена дроздовская дивизия и отряды Кадетского корпуса, которыми командовал отец Лидии. Отец погиб. А мать ее при наступлении красных уехала в Екатеринодар, где умерла от тифа. Тогда же Андриевский поведал ей и о гибели Василька.

— Со мной впервые случилось что-то ужасное, — говорила она. — Я бросилась бежать куда-то и больше ничего не помню. Потом мне рассказали: я девять дней пролежала. Никого не узнавала… Я бы, может, с ума сошла. Но дядя спас. Он опытный врач… И вот тогда в Кореновской оказался Борис Гавронский. Предложил мне руку и сердце, защиту в жизни от всяческих бед. Я дала согласие. Я бы за любого тогда вышла!

А потом опять в Кореновскую приехал Андриевский. Он-то и вдолбил ей в голову: мстить красным за все то зло, которое они принесли ее семье.

— Я вступила в организацию. Дядя ничего не знал и не знает. Он врач опытный, но чудак. Старого пошиба человек. Ему что свои, что красные — одинаково. Он тех и других лечит. Сейчас он здесь живет, в городской больнице работает…

Лидия уехала из Кореновской вместе с Андриевским, захватив документы сестры милосердия Анны Дубровиной. В Синельникове их ждал Тарасов, бывший денщик Андриевского. Тарасов выкрал паспорт у своей племянницы Ксении и под именем Ксении поселил в своем доме в Екатеринославе Лидию.

Для отвода глаз Лидию по паспорту Ксении оформили счетоводом в конторе паровой мельницы. А по документам Дубровиной она стала работать в госпитале. Собираясь на смену, Лидия сильно румянилась, мазала брови, губы.

— Одевалась я так, что никто бы не узнал меня. Притворялась, что пью водку и даже спирт, представляешь? — говорила она с таким видом, будто притворство это было самым страшным в ее деятельности. — Налью воды в стакан, выпью разом. Водой же запью. «Закусывать мы непривычны», — скажу напарнице. А она только глазами хлопает!..

В госпитале Лидия добывала документы, которыми снабжала офицеров, пробиравшихся в Крым. Морфий она таскала из госпиталя, отдавала Андриевскому. О том, что мост должны взорвать, Лидия знала. Еще во время летнего наступления Врангеля мост должны были взорвать. Но летом акцию ставка отменила. В сентябре оттуда передали приказ: едва захватят Александровск и Синельниково, мост взорвать. Федьку Матвеева, денщика Гавронского, Лидия видела один раз, когда Гавронский заезжал с ним в Кореновскую. Но внимания на денщика не обратила. А когда привезли его с разбитой головой, в бинтах, тем более признать не могла. Он кричал от боли, она ввела обычную дозу морфия. Раненый уснул. Минут через двадцать она вернулась, он был мертв.

— Я же не училась на курсах, Ваня! И не знала, что при разбитой голове нельзя морфий вводить! Выбежала я во двор, туда-сюда хожу: сказать или не сказать главному врачу о морфии? А ночь кончается, светлеть стало, скоро напарница придет! А тут слышу шаги, подходит какой-то военный.

— Сестра, — говорит, — вы Анну Дубровину знаете? — и присматривается ко мне. — Это вы?

— Да, я.

— Вчера днем в госпиталь поступил боец с разбитой головой и с переломанной рукой, где он лежит?

У меня, Ваня, и ноги подкосились.

— В моей палате, — говорю ему.

— Приказ Андриевского: он должен умереть.

— Он умер, — сказала я. — И бросилась бегом из госпиталя…

Завтракали мы на веранде. Пират лежал возле будки, смотрел на нас печально, вяло помахивал хвостом.