Обрести себя - Виктор Родионов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я зарыдал. Зарыдал в голос…
А Эдик стал мне противен, и даже ненавистен… Я потом сидел и пытался понять, что такое со мною происходило… Как человек, он меня интересовал постольку-поскольку, кое в чём даже раздражал, – и я иногда с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить ему. Но его тело… Его тело как будто околдовало меня…
Я достал ту книгу, – про стыдные вопросы, – и начал рыться в ней… Я знал, что искать, и, наконец, нашёл ту спасительную для меня фразу, о том, что иногда подростки долго ищут себя и не могут определиться, кем они являются. Я перечитывал её, как молитву, снова и снова, «примеряя» её к себе. Ухватившись за эту фразу, как за спасательный круг, я немного успокоился…
А ночью меня опять стал преследовать дядя Боря. В моих кошмарах он мял меня, из его трусов змеёй вылезал «дружок» и грозил ужалить меня…
И я просыпался со слезами.
В понедельник Эдика школе не было. Я даже поначалу и не заметил его отсутствия, – для меня он как будто перестал существовать. После школы Эдик встретил меня у подъезда, – как мне показалось, он был заплакан, – и сказал, что пришёл попрощаться, а потом попросил разрешения забрать свои вещи. Я холодно поздоровался, но ракетку вынес. Он сунул мне в руку письмо…
Войдя в комнату, я бросил письмо на крышку секретера и на время забыл про него. Сев за уроки, я вспомнил про письмо и, поколебавшись, решил прочитать.
«Слава!» – было написано в письме.
«Прошу тебя, дочитай это письмо до конца, – для меня это очень важно! Я пришёл попрощаться и хочу извиниться за ту неудачную выходку! Поверь, я очень сожалею об этом и хочу объясниться.
Дело в том, что я не такой, как все другие парни, – моей страстью всегда были юноши. Один немолодой господин, – бывший папин сослуживец, – раскрыл мне глаза на мою природу, и в этом я очень благодарен ему. Он был влюблён в меня, жаждал моей любви, и обещал, что если я стану его возлюбленным, осыпать меня деньгами, а потом устроить моё будущее и дипломатическую карьеру. Но я не любил его… Он стал преследовать меня, и когда его интерес ко мне стало сложно скрыть, чтобы дело не получило огласки, моего папа перевели в другое ведомство. Папа, наконец, дали новое назначение, даже с повышением, и мы на днях уезжаем в Африку, на самый юг.
Я хотел чистой и настоящей любви, пусть даже такая любовь для всех и кажется необычной, – но «мы» тоже люди. Когда я увидел тебя, я сразу влюбился. Я терзался сомнениями, но мне показалось, что ты отвечаешь мне взаимностью. Я был счастлив. В тот раз, когда ты приболел во время урока физкультуры, я парил в облаках, я как будто обрёл крылья, мне хотелось твоего внимания, я хотел нравиться тебе, и я уже был почти уверен, что это взаимно! Я рвался проводить тебя, но Василий Степанович никого не отпускал, и я очень переживал за твоё здоровье.
В тот день утром мы играли в теннис, и играть в него мне очень нравится. Но я не мог дождаться, когда же наступит встреча с тобой. От нетерпения, я даже не поехал переодеться, – я так долго ждал возможности побыть с тобой наедине! В той дурацкой игре, которую я затеял, я жаждал одного: мне хотелось твоих объятий, мне хотелось прижаться к тебе всем телом, грудь к груди, плоть к плоти, целовать и ласкать тебя, – я просто сошёл с ума!
Пойми меня, я не злодей. Я не желал тебе зла, – я жаждал любви! Но я ошибся. Я просто ошибся! Я принимал твоё внимание ко мне за ответное чувство. Поверь мне и прости меня за это!
Прощай навсегда и не поминай лихом. Эдвард»
Я сидел и думал об Эдике:
«В общем, он неплохой парень, и действительно искренне приветлив и добр. А чтобы написать такое откровенное письмо, – надо ещё и обладать изрядной смелостью. Он просто не такой, как все»…
А ночью мне опять явился дядя Боря…
Я проснулся в слезах. Открыв глаза, я увидел, что у моей постели на коленях стоит Ленка. Она была напугана, и в её глазах стояли слёзы.
– Славик! Славик, родной мой! Что с тобой?! Ты стонешь и плачешь вторую ночь, – что с тобой происходит? Ответь, не рви мне душу!
– Всё нормально, Лен, всё нормально… – сказал я, пытаясь взять себя в руки. Это не очень получалось.
– Маму позвать? – спросила Ленка: мама сегодня была дома.
– Нет… – попросил я.
– Что, что с тобой, скажи мне!..
– Дядя Боря… – ответил я, поколебавшись. – Он вернулся…
Мы сидели на моей постели, плечом к плечу, накрывшись с головой одеялом и молчали…
– Знаешь, – тихо сказала Ленка, – Дяди Бори давно нет, – его убили уголовники. Та малява была смертным приговором, который уголовный мир вынес ему сам. Мама просила тебе ничего не говорить…
И она рассказала, что слышала тихий разговор между мамой и бабушкой. Это было спустя год-полтора после того случая. Бабушка говорила:
– Славка опять ночью плакал… Расспросила его, – образы неясные, может, и что-то совсем другое. И, думаю, пока лучше не напоминать, – не стоит бередить ему душу, – ребёнок, возможно, справится сам. Сейчас лечение преждевременно и может только навредить ему. Ну, а если явно проявится, – тогда уже займусь и вырву этот гнилой зуб.
И добавила:
– Володька говорил мне, что Борьку сокамерники убили в первую же ночь, как только его перевели из лазарета в камеру. Они надругались над ним и избили его, а потом помочились на него и зарезали. Но в материалах следствия записана смерть от сепсиса…
А потом Ленка внезапно спросила:
– Твоих кошмаров не было уже много лет, – что-то опять произошло?
И я рассказал ей всё. Про Эдика, про физкультуру, про игру, про «дружка» в трусах, про письмо… – вообще всё. И протянул ей письмо.
Пока Ленка читала, я со злорадством представлял себе дядю Борю, лежащего на тюремном полу в луже крови и мочи, избитого и изнасилованного, с прокушенным плечом и отрезанным пенисом, и с ножом в груди…
– А знаешь, Слав… – тихо сказала Ленка, прервав мои мысли, – Эдик, скорее всего неплохой парень. Ты прости его, – он просто несчастный человек.
И добавила:
– А что для тебя… Думаю, для тебя он был просто… Ну, примерно… как тот насос, помнишь?
И я расхохотался во весь голос! Я хохотал и не мог остановиться, из моих глаз брызнули слёзы, хохот сменился рыданиями, я икал и давился,
