На алтарь Победы. Воевали, верили, победили - Владимир Зоберн

А о крестном ходе вокруг Москвы в то время рассказывал мне отец еще до всякой шумихи об этом.

Сегодня я вижу некоторую искусственность в постоянном разбереживании раны Великой Отечественной. Ветераны почти все уже умерли. Я читал рассказ, когда дочка, прощаясь с уходящим на войну папой, нечаянно поцарапала ему руку. И на фронте, в память о дочке, этот человек не позволял ранке зажить.

Нынешние воспоминания Дня Победы похожи на это разбереживание раны. Европейские страны перестали отмечать этот праздник так же пафосно, как мы.

Мой отец был ранен под Святогорским монастырем…

Лично для меня война полностью закончилась тогда, когда я поехал делать операцию на сердце в Германию. Мой отец был ранен под Святогорским монастырем, освобождая пушкинские места. Снайпер-кукушка целился ему в сердце, а попал в руку. Разрывная пуля разбила кость руки и разворотила часть спины. Он упал, прижал весом тела руку, и потому кровопотеря не была необратимой.

С того времени прошло уже почти 70 лет. И вот, я, его сын, – сын русского солдата! – поехал в Германию; и сын или внук немецкого солдата, возможно, даже стрелявшего в отца, всеми силами и всем своим хирургическим искусством спасал мое сердце. То есть произошло самое «сердечное» примирение… Какие после этого могут быть лозунги, крики? В нашей семье на фронте погибли два брата отца, муж маминой сестры, один мамин брат погиб на фронте, а второй вскоре после войны умер. Но сколько же можно помнить о враждебном отношении? Сколько можно кричать по этому поводу?

Нужно благодарственно помнить подвиг тех, кто воевал, положил свою жизнь за других, – но при этом не имея в сердце никакой вражды.

Георгиевские ленточки – вроде бы хорошая идея, но для молодежи. Я всегда видел отцовскую медаль. Зачем напоминать лишний раз? Тем более ленточка эта – от Георгиевского креста, а вовсе не от сталинской медали. Чем развешивать и раздавать ленточки, лучше последним ветеранам, которые едва живы, отдать деньги, идущие на производство ленточек. Им даже самая мелочь не помешает. Обязательно устраивать акции «мы помним»? Конечно, помним. Но не надо требовать искусственных воспоминаний.

Вот у нас и юбилей – 1812 года. Надо тоже помнить. Почти полгода прошло. А пока я не вижу никаких приготовлений, кроме ремонта триумфальной арки, никаких патриотических акций и благодарных действий в память героев Отечества и всенародного подвига. А ведь это укрепляет чувство Родины и радость за нее. Так надо же потрудиться для этого, для воспитания чистого и светлого патриотизма у внуков и правнуков. Без этого трудно что-либо передать от одного поколения к молодому, новому.

Я родился в 1960 году, когда после окончания войны прошло всего пятнадцать лет. И хотя это была уже другая страна, находящаяся на другом этапе своего развития, тем не менее память о войне была на каждом шагу.

Воевал мой дед (я едва его помню), фронтовиками были деды моих друзей. Мы рассматривали привезенные ими с войны трофеи, Фотографии военных лет. Смотрели и фильмы про войну, которые воспитали нас в таком, мне кажется, правильном, серьезном настрое любви к Родине.

Может быть, сейчас их можно критиковать за некую однобокость в демонстрации военных событий, но эти картины показывали прежде всего человека – героя. И мы все были воспитаны в таком ключе, что это война героев, которые защитили свою Родину. А позднее мы прочитали романы Генриха Белля, которые открыли для нас войну с совершенно неожиданной стороны.

Так я Великую Отечественную воспринимаю и сегодня. С одной стороны – как величайшее горе и трагедию, о которых мы не сможем забыть; с другой – как время и место явления какого-то особенного героизма и самоотверженности русских людей.

Я знаю, что дед с войны вернулся морально покалеченным человеком. Он умер рано, не дожив до пятидесяти, после серьезнейших депрессий. При этом он был, безусловно, герой, офицер, имеющий боевые награды. Я эти награды всегда держал в руках, когда приходил в гости к бабушке и дедушке. И эти награды были для меня значимыми. Но я как-то не думал, дошел он до Берлина, не дошел, сколько убил немцев. Это было неважно.

О войне я знаю и из рассказов своих родителей. И отец, и мама рассказывали о том голоде, который они пережили, о картофельных очистках, которые они жарили и варили, о воздушных налетах, о бомбежках Москвы. До сих пор отец рассказывает обо всем этом очень ярко.

В истории так происходит, что раны зарубцовываются, какие-то исторические события становятся отдаленными, не теряя своего значения.

В конце концов, мы помним войну 1812 года, хотя прошло 200 лет с тех пор. Но она все равно – значимое событие, сохранившееся и в истории, и в литературе.

На фронте воевали два моих дяди – брат мамы и брат папы. Мамин брат погиб от пули снайпера в августе 1942 года. Папин брат был сапером, остался жив, но с войны принес не только множество наград (в том числе Орден Красной звезды, Орден Отечественной войны, медаль «За отвагу»), но и ранения… Из-за них он и умер в 1953 году. Мне тогда было почти четыре года.

Несмотря на всю трагичность Великой Отечественной, я бы сказал, что она стала звездным часом русского народа в ХХ веке. На нашу страну обрушилась вся сила Европы, объединенной под знаменами фашистской Германии: немцы, австрийцы, чехи, поляки, хорваты, итальянцы, румыны, венгры, французы, испанцы. Казалось, положение было совершенно безнадежным, но Советский Союз вышел из схватки победителем.

Да, потери были очень тяжелыми, и порою – напрасными, были подчас безграмотные действия и решения командования, стратегические и тактические просчеты. Но разве у французов, которых немцы разбили за сорок дней, не было подобных просчетов? Говорят, что Советский Союз не был готов к войне. А что, та же Франция, значит, была готова? Англия, Америка – были готовы? Нет.

Я читал детям русские былины…

В них есть патриотизм – и нет ненависти

Наш народ выиграл, показав высочайший пример мужества, готовности к жертве, к подвигу, исключительный интеллект.

В русском языке есть слово «отвага». Вага – это по-польски «вес». Получается, отвага – это невесомость. В летописях русских воинов называли «крылатыми людьми». То есть они демонстрировали такую самоотверженную храбрость, когда человек не думает о себе и – преодолевает непреодолимые препятствия. Но при этом его подвиг – осознан. Во французском языке есть слово «кураж» – мужество. Оно вошло и в русский язык – но, например, в сочетании «пьяный кураж». Мужество русского человека и европейца – отличается.

С начала войны прошло более 70 лет, и она уже становится историей, тем более для нас, не переживших ее лично. Мы переживали ее отраженно, через общение с фронтовиками. Но они чаще были немногословны, старались не вспоминать об этом, поскольку слишком страшны воспоминания.

Отец Глеб Каледа после демобилизации, чтобы отойти от страшных военных впечатлений, духовно, молитвенно осознать то, чему ему пришлось быть свидетелем, взял палатку, еду и на какое-то время поселился неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. Его «Записки рядового» – яркое, драматичное повествование. Но ему удалось преодолеть ту тяжесть, которую влекли за собой воспоминания о тех грозных, героических и очень страшных годах.

Когда мои дети были маленькими, чтобы воспитать уважение к истории своей страны, к воинскому подвигу, я читал им русские былины. В них присутствуют и русский дух, и патриотизм, и уважение к противнику. Там нет ненависти, пренебрежения. Былины – это глубокое и значительное чтение, их важно читать с детьми вслух, но в определенном возрасте детей.

Про войну мне рассказывал отец, который застал ее подростком. Помню, показывали фильм «В бой идут одни “старики”» (я тогда был ребенком) и папа стал рассказывать, как он в конце войны работал на Туполевском заводе и собирал бомбардировщики «Ту». Для меня это было полной неожиданностью, потому что отец был художником, и мне совершенно невозможно было представить его стоящим у станка или закручивающим гайки в самолете.

А перед этим в его жизни была эвакуация. Он рассказывал, как полтора месяца ехал с отцом и его женой (моя бабушка погибла очень рано) в поезде в Ташкент через Урал. В этом поезде в эвакуацию был отправлен цвет московской профессуры, специалисты в разных областях науки. Они собирались по разным купе, потом менялись местами, и каждый рассказывал что-то занимательное из своей области науки: физики, филологи, географы, историки… Отец сидел и слушал их раскрыв рот – и так все эти полтора месяца. А потом в Ташкенте, в школе, занятия у него вели профессора Московского университета.