Легенды старого Петербурга (сборник) - Иван Божерянов

Во «втором» саду находился уцелевший и доныне пруд[92], обнесенный в то время изящною галлереей, в которой собирались по праздникам петербуржцы.

В «третьем» саду, разведенном уже в 1717–1719 гг., на месте Инженерного замка стоял деревянный Летний дворец, изукрашенный разноцветными вызолоченными орнаментами по рисункам Леблона. Этот дворец был довольно обширен и имел при себе церковь во имя св. Троицы, сооруженную Екатериной I. Когда в 1750 г. построенный Петром Троицкий собор на Петербургской стороне сгорел, на его место была перенесена церковь Летнего дворца с прибавкой к ней купола и колокольни. Эта церковь — единственный уцелевший остаток третьего Летнего дворца[93].

В Летнем саду, кроме сохранившегося и поныне царского домика и уничтоженного в середине минувшего столетия грота, была еще одна каменная постройка — дворец Екатерины I[94], стоявший в углу Невы и Лебяжьего канала, против дворца принца Ольденбургского[95].

В Летнем дворце до половины XVIII века сохранялось написанное на половинке дверей масляными красками изображение солдата с ружьем в руке, защищающего вход в царскую токарню. Картина эта была написана придворным живописцем, и вот по какому случаю.

Однажды Петр, засев за токарный станок, велел часовому никого не пускать к нему. Явился Меншиков, и когда часовой не хотел его пустить, вступил с ним в перебранку и, наконец, оттолкнул часового. Тогда верный страж приставил к груди «князя Ижорского» свой штык и закричал:

— Отойди, не то приколю на месте…

Петр, услыхав шум, отворил дверь, и Меншиков пожаловался ему на ретивого часового. Но когда тот рассказал, как было дело, царь пожаловал ему за верную службу червонец, а Меншикову сказал:

— Он, брат Данилыч, более знает свою должность, нежели ты.

Этот-то героизм часового, не побоявшегося приставить штык к груди ближайшего сотрудника Петра, и был увековечен на дверях токарной.

Был также в Летнем саду дуб, посаженный руками царя (быть может, он жив и доныне?), возле которого стоял стол с чернильницей для Петра, любившего здесь заниматься.

Под этим дубом произошел однажды целый анекдот. Царь долго сидел и работал. Наконец, окончив труды, он откинулся на спинку стула и с облегчением проговорил:

— Ну, кажется, водворил правосудие…

Стоявший неподалеку от дуба часовой, услыхав царские слова, недовольно проворчал:

— Все правосудны, кроме тебя!

Удивлению Петра не было границ.

— Как, что ты сказал? Повтори…

Часовой смело повторил свою дерзкую фразу.

— Как ты смеешь говорить это!

— Да ты, государь, сам решил мое дело. Последней деревнишки меня лишил, что от прадеда досталась. Отдал ее обидчику моему…

— Правду ли говоришь?

— Разве посмею неправду молвить…

Петр призвал к себе караульного офицера и отдал приказ — напомнить ему о преображенце. Утром — при рапорте царю — караульный офицер спросил:

— Изволите ли о Преображенском гренадере помнить…

— Помню, брат, помню!..

Государь приказал принести дело гренадера из Сената, долго рассматривал его и, наконец, убедился, что его противник — человек знатный и богатый — ловко запутал все дело и обманул Сенат. На другой же день Петр отправился в Сенат и обратился к сенаторам с грозною речью!

— Мы все, паче же я, стыдиться должны, что столь грубо обмануты были хитростию коварного ябедника…

И новый указ «водворил правосудие»: не только деревни гренадера были отняты у неправо завладевшего ими богача, но из владений богача было отписано гренадеру «за его убытки» столько же земли и крестьян, сколько их было в деревне гренадера, да взыскан штраф на госпиталь в 1000 рублей. Жестоко пострадали также сенатский обер-секретарь, «яко бездельник», не вникший в дело, — он был посажен на месяц в тюрьму — и стряпчий богача, запутавший дело, — его сослали в Сибирь как опасного «ябедника»…

Летний сад был вполне доступен для посторонних, и в его аллеях немало было вручено Петру различных жалоб и просьб. Часто гуляли в нем и матросы корабельщики — самые приятные для царя гости. Однажды, встретив в саду голландца-корабелыцика, Петр заговорил с ним про Петербург и спросил:

— Не лучше ли Архангельска Петербург? Чаятельно, сюда чаще ездить будешь, нежели в Архангельск…

— Не очень хорош Петербург твой, — отвечал голландец.

— Чем же плох? Скажи…

— Да тем, что в Архангельске дают нам, ваше величество, отменные голландские оладьи, а здесь их и не сыскать.

Царь расхохотался.

— Приходи-ка, приятель, завтра ко мне во дворец, да с товарищами. Я угощу вас оладьями не хуже архангельских.

На другой день в Летнем дворце голландцы-корабельщики ели оладьи, напеченные царским поваром, и наугощались так, что лишь к утру оставили дворец.

СТОЛИЧНЫЕ УВЕСЕЛЕНИЯ ПРИ ПЕТРЕ

При жизни Петра редкий год проходил в Петербурге без каких-нибудь особенно замысловатых празднеств. В 1710 г. их было три.

19 октября торжественно праздновалось взятие Ревеля, как всегда, молебном в Петропавловском соборе и затем «целонощным» пиром в доме Меншикова.

Любимый повар царя Иоганн фон Фельтен — родом датчанин — терпеть не мог шведов, но Петр дразнил его «шведом» и заставлял в дни празднования побед над «учителями» изображать шведа. И на этот раз Фельтен, в черном плаще и с закрытым лицом, стоял у входа в Петропавловский собор, изображая постигшее его горе. На вопросы, о чем он горюет, Фельтен отвечал:

— Как же мне не горевать, когда враг отнял у меня всю Лифляндию.

Вечером была зажжена иллюминация: даже Петропавловский собор и флагшток царского штандарта были усеяны фонариками.

31 октября 1710 г. праздновалась свадьба племянницы царя, Анны Иоанновны — будущей императрицы, выходившей замуж за герцога Курляндского. Обер-маршалом на свадьбе был сам царь.

В 9 часов утра державный обер-маршал, в сопровождении 24 подмаршалов, отправился на шлюпках за невестой в дом ее матери — вдовствующей царицы Прасковьи Феодоровны.

Впереди ехали немцы-музыканты — 12 человек — с рожками и трубами. За ними сам царь с гребцами, одетыми в красные бархатные матросские куртки с нашитыми на груди серебряными щитами с царским гербом. «Обер-маршал» был также в красном кафтане с собольей опушкой, с серебряной шпагой у пояса и маршальским жезлом в руке.

Прибыв в дом царицы-вдовы и отдохнув там с полчаса, Петр уже с невестой направился к герцогу Курляндскому, который встретил его у входа и угощал различными сластями. Невеста, в белом бархатном платье, обшитом золотом, в горностаевой мантии и с бриллиантовою короной на голове, с сестрами своими и государя дожидалась у пристани на своей барке.

От герцога Курляндского все отправились на шлюпках в дом Меншикова[96], где и происходила свадьба. Богатство и блеск костюмов были, по словам современников, изумительны. Свадебный поезд состоял более чем из 50 шлюпок, переполненных кавалерами и дамами, музыканты играли не умолкая.

Высадившись на берег у дома Меншикова, жених шел между посаженым отцом — Петром и Меншиковым, а невеста — с великим адмиралом графом Апраксиным[97] и великим канцлером графом Головкиным[98]. Рота гвардии Преображенского полка отдала честь ружьем, и забили в барабаны.

Венчание было совершено в походной домовой церкви у Меншикова. Служил архимандрит на русском языке, повторявший, впрочем, все возгласы на латинском языке.

Свадебный пир происходил в двух залах. В одной из них под красным балдахином стоял овальный обеденный стол для жениха и невесты, которых вел к столу сам царь, держа их за руки. За одним столом с новобрачными сидели вдовствующая царица, сестры царя, новобрачной и придворные дамы. Над новобрачною и ее сестрами были устроены сплетенные из лавровых ветвей короны, а над герцогом — лавровый венок.

Царь, как обер-маршал, не садился за стол, а ходил вокруг, угощая гостей вместе со своими подмаршалами, по большей части морскими капитанами. Как распорядители, они имели кокарды из кружев и цветных лент с розою в середине. Заздравные тосты возглашались царем и сопровождались пушечными салютами из орудий, поставленных на площади у дома и на царской яхте «Лизета».

После обеда начался бал, продолжавшийся до 2 часов ночи, а затем молодых проводили в опочивальню с разными церемониями, при чем пили вино за здоровье молодых даже в самой спальне.

На другой день в доме Меншикова был снова обед, перед началом которого царь сорвал лавровый венок, висевший над местом герцога, и предложил ему снять корону над местом своей юной супруги. Корона была так крепко привязана, что герцог не мог ее отвязать и отрезал ножом.