Легенды старого Петербурга (сборник) - Иван Божерянов

Во время обеда из двух поданных на стол громадных паштетов вышло по нарядно одетой карлице. Малютки протанцевали менуэт на столе новобрачных. При возглашении тостов палили по обычаю из пушек, а после обеда принялись танцевать.

Вечером Петр сам зажег фейерверк и едва не опалил себя «потешными огнями», устроенными на Неве на особых судах…

Свадьба была отпразднована очень весело, но через две недели герцог Курляндский заболел горячкой и вскоре умер.

Еще при жизни герцога в Петербурге была отпразднована знаменитая в своем роде свадьба карликов, очень позабавившая обывателей «парадизу».

12 ноября 1710 г. — накануне дня свадьбы — двое одинаковых ростом карликов разъезжали по городу в трехколесной коляске, приглашая на свадьбу гостей. Впереди карликов ехали верхами «по русскому обычаю», как выражается Вебер[99], «два официанта прекрасно разодетых».

13 ноября, после обеда, открылось свадебное шествие. Впереди шел карлик-маршал, великолепно одетый, с маршальским жезлом. Шафером у невесты был сам государь. В свадебном поезде участвовало 72 карлика, которые представляли собою, по словам Вебера, «такое разнообразие пород и множество таких странных фигур, что без смеху нельзя было смотреть на них».

После венчания состоялся свадебный пир в доме Меншикова, а за ним и бал. Танцевали одни только карлики, к величайшему удовольствию Петра и всех остальных зрителей.

Танцы вошли при Петре в большую моду, и Мардефельд в своих донесениях описывает бал у графа Головкина, устроенный в 1721 г. в честь Петра, голштинского герцога и всей вообще дипломатии. Танцы сопровождались частыми поцелуями дам, и Ягужинский[100] был в этом деле «отличным предводителем». «Дамы же, — пишет Мардефельд, — сильно роптали на такие нововведения, что довольствуются одними (?) поцелуями»…

Театр в Петербурге появился, как известно, в 1716 г. «Заводчицей» этого дела была большая любительница «лицедейства» сестра Петра — Наталья Алексеевна; она писала даже и пьесы. Впоследствии театр этот был переведен с Петербургской стороны в деревянный же дом на Сергиевскую, неподалеку от Воскресенского проспекта. Камер-юнкер Голштинского герцога — известный Берхгольц — рассказывает в своем «Дневнике» о спектакле в этом театре в 1719 г. В присутствии царя шла в переводе народная немецкая комедия «Бедный Юрген». Рядом с царем в креслах сидел его повар Патон, очень живо принимавший к сердцу игру актеров и даже обсыпавший мукой арлекина за какую-то выходку.

В апреле того же 1719 г. в Петербурге пользовался большим успехом силач-немец Симеон, которого многие считали даже колдуном, как уверяет Вебер. И в самом деле, судя по рассказам, Симеон обладал очень большою силой. Силач ставил себе на грудь наковальню, «на которой, поставленной уже у его на груди, он давал расщепливать толстые железные шины». Симеон свободно поднимал на воздух наковальню, а Петр с Ромодановским[101] еле-еле могли ее поднять вдвоем. Вырвать у Симеона палку, которую он держал в зубах, царю не удалось, как он ни старался.

Хвастая своей силой пред зрителями, Симеон брал палку в зубы поперек и вызывал двух дюжих парней тянуть ее у него изо рта. В силе этих парней Симеон «не только не встретил такого сильного сопротивления, какое встретил у царя, но еще обоих этих молодцов начал таскать по сцене, по собственному произволу, куда хотел, как двух бессильных детей».

Между прочим, вместе с Симеоном выступал иногда и другой немец — клоун. На 1 апреля 1719 г. они сыграли с петербургскими зрителями шутку. Они объявили какой-то необыкновенный спектакль, на который собрался весь Петербург, не исключая царя и царицы. Сбор был полный, и многие должны были вернуться домой за неимением мест.

Зрители с нетерпением следили за приготовлениями на сцене, но скоро появилась «парящая в воздухе машина» с надписью «Апрель», а клоун в длинной речи благодарил публику и пригласил завтра — на настоящий спектакль.

Кроме силача иногда давали представления гимнасты, жонглеры и танцовщики. Сохранилась забавная афиша такого представления, на котором зрители увидали «некоторые позитуры с переменными видами и действиями». В начале спектакля какая-то «в свете похвальная аглинская мастерица (акробатка), опрокинясь назад ногами», простиралась «на плат», обе ноги обвивала вокруг шеи «подобно галстуху», клала ноги на плечи, стояла на голове, вертелась «мельницей» и т. п. Шестым номером программы идет следующее «действие»: «Правую ногу по дымя и обратясь кругом, подпрячет под плечо, а другой ноге стоит неворотима». Затем «на пирамиде или двух стулах стоящая головою, спустясь на 2 фута ниже ног своих и подымя монету или рюмку вина и пиет за здравие всей компании».

За «аглинской мастерицей» следовало «колебимое явление от француза, а именно лестница 7 футов, на одной младенец; потом, поставя оную на чело, танцует фоли дишпаня (!)».

Выступал также двухлетний младенец, «показывающий всякие экзерциции». Его сменял «забавный человек», делающий «преузорочные удивительные скоки» и с ним «мастерица», танцующая с обнаженными шпагами и обращающаяся на месте величиною в тарелку «более 600 раз, храня верно каданцы».

Та же «мастерица» показывала и жонглерские штуки, перебрасываясь шпагами, что, по словам афиши, «чрез меру удивительно».

«Протчая действия не суть описуема», — гласит, между прочим, афиша.

Судя по этой афише, наши современные так называемые «садовые увеселения» не так уж далеко ушли от Петровских времен…

Неистощимый в выдумывании всякого рода потех, Державный Преобразователь изобрел «должность» самоедского князя или короля. Должность эта заключалась в устройстве по приказу царя различных увеселений для петербургских обывателей. Почему именно самоедский князь должен был являться присяжным увеселителем — неизвестно, но в 1714 г. эту должность занимал какой-то поляк, шутовским образом «коронованный» в Москве, при чем ему присягали 24 самоеда и столько же оленей.

Самоедский князь жил постоянно в Петербурге и получал не малое по петровским временам жалованье — по десяти рублей в месяц при готовом столе и, что особенно характерно для «бахусоподражательных» петровских времен, казенных напитках.

Подданные самоедского князя жили в своих юртах на пустынном, поросшем лесом Петровском острове. На этом острове был маленький дворец или увеселительный домик, богато изукрашенный внутри павлиньими перьями.

За этим домиком, в глубине леса, жил смотритель и была устроена царская молочная ферма, дававшая, по словам современника, «лучшее в целой области молоко». За коровами присматривали финляндцы, жившие тут же и заодно надзиравшие за царскими павлинами.

Близ домика надзирателя жили в своих юртах семеро самоедов.

Проживший несколько лет в Петербурге при Петре и оставивший любопытные записки брауншвейг-люнебургский резидент Фридрих Вебер в приятной компании посетил в лето 1714 г. самоедов, которые удивленно глазели на гостей.

Один из них долго стоял, заложив руки под мышки и меланхолично потряхивая головой, но когда к компании любопытных подошла бывшая с ними барышня, самоед повеселел, начал смеяться, слазил за чем-то в юрту, снова вылез оттуда и, спугнув оленей, подвел их за рога к зрителям, галантно предлагая даме сесть на оленьи шкуры.

Затем приехал домой из Петербурга смотритель, очень любезно встретивший гостей, но жестоко обходившийся с самоедами, особенно с одним из них, которого он приказал «почаще бить батогами» за буйный нрав.

Про этого самоеда смотритель рассказал Веберу вещь очень диковинную: когда смотритель отсутствовал, этот самоед напал на людей, приехавших осмотреть остров, «изгрыз им уши и лица (!) и вообще ужасно зло и свирепо их принял».

За такие «людоедские поступки» самоед был жестоко бит батогами и до того остервенился, что, по рассказам смотрителя, «вырвал зубами кусок собственного мяса из своей руки»!

Однако этот на самом деле «самоед» умел говорить по-русски и служил переводчиком для товарищей при их беседах с Вебером.

«Господина резидента», по-видимому, очень удивили рассказы самоедов про их жизнь и общественное устройство.

Недовольный — и, как кажется, совершенно справедливо — самоед-переводчик говорил с досадой, но, уходя, сказал сопровождавшей Вебера даме комплимент, утверждая, что «женщины в его земле такие же красавицы, как и она».

Нечего и говорить, конечно, что самоеды привлекали внимание не только иностранцев, но и всех вообще петербургских обывателей, избалованных при Петре всевозможными зрелищами.

Зимою 1714 г. самоедский князь умер. Его отпевали и похоронили в католической церкви.

В хранящемся в Государственном Архиве собрании всевозможных документов, относящихся к Петру Великому («Кабинет Петра Великого»), имеются письма самоедского князя, касающиеся устройства различных увеселений и праздников, в том числе свадьбы «князь-папы».