Нега - Константэн Григорьев

3. Крохотная возлюбленная в белом шелковом платье сидит на полу и читает письма. Я знаю — она живет в похоронном венке. И чтобы поговорить с нею, я резко уменьшаюсь. Задрав голову, смотрю на Луну: она так близко, только это уже не Луна, а Земля, и на ней, как на карте мира, написаны названия разных стран. Откуда же я смотрю?

4. И здесь по стеклянному туннелю начинается спуск в Нависающий мир. Я — в странном месте, где статуи смотрят многосерийный немой фильм. Я — в зале и на экране, со мной героиня по имени Шелковая Кисть. Это девушка, одетая в белый мундир и окруженная чудовищами, вместо голов у которых — клубки тесно сплетенных и алчно блистающих змей, ползущих по кругу. Большие маятники равномерно пронзают зал, и чтобы спастись от них, я учиняю погром. В стену летят кипящие колбы, арфы и гудящие шары. Понимаю, что спасен.

5. На съемках фильма. Пеленягрэ в ватной шубе. Он сыграл доктора из моего стихотворения про Катю и теперь весело размахивает книгой с росписью пьяного Приора: одни кривые линии, слов не разобрать вовсе. Ночь, прожектора, руины обветшалого дома. Маньеристы во фраках стоят высоко над землей, в нишах выбитых окон, и оживленно перекликаются, не видя друг друга на стене. Саша Бардодым хохочет.

6. У меня появляется спутница в шубке, запорошенной снегом и кирпичной пылью. Мы выбираемся из окопа, из–под рухнувших балок, и спешим на танцы в базовом Матросском клубе. Там уже танцует Илона, гибкие девушки флиртуют с солдатами. В темных аллеях у большого пруда мелькают пары, сплетаются руки, сливаются губы. Но не время! Ведь все мы видим, как из светящихся окон напротив сложился крест. Сухой взрыв, пылающий дом, возле меня искрами падают граненые изумруды.

7. Венчание с нею под Рождество. В магазинах продаются наши фотографии, картины маслом, изображающие наше венчание, стоят четыре тысячи. Я покупаю много, потому что получил наследство.

8. Набиваю карманы изумрудами, вспоминая все слабые руки, доверчиво обвивавшие мою шею, пока губы тянулись к губам. Иду к тебе — накатила такая блажь; мы валимся в снег, мы катаемся в нем, а потом ты тянешь меня на кладбище. Твои глаза так загадочны и прелестны…

9. Ко мне подходит человек из оргстекла, завернутый в полиэтилен. Его глаза нарисованы гуашью. Его догнали порочные медсестры — хохоча, срывают упаковку. Я запрыгиваю на трамвайную ступеньку, качу по опустевшему городу, наблюдая развороченную метеоритами станцию метро, школьные спортзалы, прозрачного муравья, принявшего форму автомобиля. Желтеет сухой шиповник — по листочкам словно прошлись зазубренными ножницами. Тихо жужжа, в воздухе вращаются кристаллы, листовки и техники. На крыше гаража играет ВИА, тоже из летчиков, поют про дикий нрав уведомлений о любви. К сожалению, у них сломался электроорган, нужно зажечь зеленую лампочку. Ура! У меня как раз есть изумруды — мне кажется, подойдут.

10. Петергоф весь засыпан прошлогодней хвоей. В пустом канале ворочается золотой Самсон, остальные статуи скребутся внутри деревянных ящиков. Она бросает камешки в Финский залив. Краем глаза вижу мелькающих от дерева к дереву дам в старинных платьях. Забавно — значит, в стволах есть потайные дверки?

11. Вот и лето. В красном свете — гигантская река и мутная стройка. Пахнет мазутом и газосваркой, строят космодром. Ко мне подходят в белых пластмассовых касках:

— Подпишите наряд.

— Какой наряд?

— На десять тысяч кирпичей. Мы выложим по центру звезду. Мы готовы в космос и в коммунизм.

Я держу в руках карту московского метро. Однако все станции мне незнакомы, да и вокруг — совсем другой город. Что же, Москва мне пригрезилась?

12. Японский садик, желуди в траве, маленькие пруды. Я чем–то раздражен, но она ласкова со мной — такая красивая в длинном синем платье, с мокрыми вьющимися волосами… Спускаюсь к реке, над которой плавно парит брезентовый самолет. Лезвия осоки здесь унизаны живыми человеческими глазами. В самолет стреляют крупной сверкающей дробью — она даже не входит в стволы. А в прибрежной тине, щелкая и потрескивая доспехами, копошатся и совокупляются мириады жесткокрылых насекомых. Скоро их станет в два раза больше!

13. Ночь в серебряной полумаске, звезды, ковыль. На массовке танцуют. Маленькая девочка в рубиновом платье ходит вокруг меня и читает вслух: «Нега — это когда ветви главного дерева сплетаются с железом ажурной башни, и между ними, вспыхивая цветными огнями, проливается стеклянный дождь…» Поворачиваю книгу к себе — да это же мой роман!

14. Торгую в киоске напитками и сигаретами. Перебирая товар, обнаруживаю ящик с хрустальными Евочками. Они нигде не записаны. Вот незадача.

15. Группа «Оазис» во главе с Денисом Розадеевым поет песни на мои стихи. Целый концерт во сне: «Красиво уйти», «Я пришел в белом», «Звездный плащ». После Дениса балхашские панки исполняют вещь «Снип — Снап-Снуррэ». Зрители в знак одобрения кидают в парк круглые бомбы.

16. Псы и ранетки, сияние горячего песка, пляжная лень, шашлыки, острые осклизлые камни дна, яхт–клуб и заплыв вдоль берега. Я помогаю друзьям ДОБИТЬ СТАКСЕЛЬ ДО СМЕШНОГО. У шаткого рыбачьего мостика вода светлеет и становится как в бассейне. В плавучей палатке девушка кокетничает с парнями:

— А вы поставьте сколько–нибудь спичек — то есть баллов — я прыгну в воду вниз головой, мечта с детства!

На голове у нее сверкает диадема в виде половинки граната, от диадемы разбегаются снопы золотых брызг. И вот девушка спиной падает в воду — на коже красиво играют яркие блики, она смеется… Вдруг происходит что–то страшное: она разбивается о поверхность воды, как кукла, парни в палатке оцепенели от ужаса, диадема уплывает, посверкивая. Мой взгляд скользит дальше, под воду — я наблюдаю смещение пластов, веера преломленных лучей света. Теперь ясно: она попала в разлом течений!

17. — Так всегда, — вздыхает кто–то рядом со мной, — третьего не дано.

— Это ты, Нега? — вскрикиваю я, отвлекшись от созерцания.

— Ну вот и ты увидел меня. Теперь ты мой всецело. И не вздумай жалеть о прожитой жизни — ее не было. Еще школьником ты был усыплен своими друзьями во дворе детского сада, усыплен обычным полотенцем. И с тех пор больше не пробуждался…

СНОВИДЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ:

««Аркадия» и Виктория»

Дохнуло грозой. Мы стояли в порту, и первые капли дождя встретили в относительно комфортных условиях. Орден наконец–то был в полном сборе, в кают–компании резвились наши поклонницы, обезумевшие от алкоголя и вседозволенности.

Вечерним самолетом на яхту прибыли также канцлер–инквизитор и Черный Гранд–коннетабль.

У нас был праздник — очередной День рождения Ордена, и мы собрались на Большой капитул отметить свой четырехлетний юбилей.

Итак, мы пировали!

Александр Бардодым, шестой посвященный в тайны новейшего сладостного стиля и образа жизни, гранд–коннетабль, беспрестанно щелкал каблуками сапог в углу каюты — он еще не успел познакомиться со всеми дамами на «Аркадии». Его верные нукеры, сохраняя самое зверское выражение на и без того суровых лицах, наполняли бокалы присутствующих лучшими абхазскими винами.

Рядом с коннетаблем полулежал на софе канцлер–инквизитор Ордена, поэт и меценат Александр Севастьянов. Его левую руку покорно лизали две красивые мраморные догини, в правой он держал кипу старинных гравюр, негромко объясняя пьяному архикардиналу:

— Вот, Витенька, акватинта… Кьяроскуро… Марокен…

— Каков? — приговаривал Пеленягрэ, покачиваясь над гравюрами с бокалом в руке. Мне почему–то казалось, что он вот–вот упадет.

— И наконец, Витенька, мистификасьон…

Хлоп! Пеленягрэ упал. На его видавшей виды тельняшке тут же расцвели яркие винные пятна.

— Андрэ, откройте глаз! — хохотали в другом углу легкомысленные актриски, стайкой окружившие изрядно набравшегося Приора. Но Добрынин, не обращая внимания на насмешки девиц, просил Магистра, перебиравшего струны мандолины, сыграть ему песню «про черного ворона».

Я сидел у новенького красного рояля, сверкавшего отражениями зажженных свечей. Плыл тонкий, ароматный дым изысканных благовоний. На коленях у меня примостилась блондинка в черных чулках, на вид совсем школьница — она как завороженная следила за моими музыкальными пассажами; в одном особенно чарующем месте красавица не выдержала и принялась меня целовать, схватив за подбородок. Ее помада была вкусна, а духи — неслыханными по роскоши.

— Как твое имя? — слабо спросил я блондинку, разглядывая татуировку на ее плече. На татуировке был изображен Саддам Хусейн, пронзенный стрелой Амура.

Девушка так увлеклась, что не ответила на мой вопрос. И я покорился ей, ибо, если женщина атакует, отдаваться всегда слаще, чем брать.

Тут порыв ветра распахнул окошко иллюминатора. В каюте стало чуть темнее и прохладнее. Все присутствующие разом протрезвели, впрочем, ненадолго.