Ближневосточная новелла - Салих ат-Тайиб

— Ударить меня, ах ты, сукин сын! — прошипел он с яростью.

— Клянусь Аллахом… — отчаянно завопил Айюб.

Офицер оплеухой заставил его замолчать, затем кинул сыщику:

— Не оставляйте следов для адвоката!

Сыщик поклонился, дав понять, что ему все ясно, и вытолкнул Айюба из кабинета. Айюбу скрутили руки и стали лупить его по щекам. Он заорал от боли и, потеряв сознание, повалился на пол. Очнулся он на деревянной скамье: вокруг стояли солдаты. Сыщик грубо поднял его и поволок в кабинет начальника. На этот раз Айюба посадили перед группой чиновников в штатском. Лицо его ужасно распухло, ему казалось, что оно занимает почти всю комнату. Он будто весь разваливался на куски. Мужчина, которого он принял за главного, стал задавать ему вопросы:

— Вы готовы отвечать?

— Я невиновен! — сказал он смиренно.

Он попросил пить, ему принесли чашку воды. Чиновник, который вел допрос, спросил его имя.

— Айюб Хасан Тумара.

— Род занятий?

— Я работаю в конторе.

— Возраст?

— Тридцать лет…

— Солдаты и сыщики видели, как вы…

— Я невиновен, — перебил он, — клянусь книгой Аллаха, невиновен!

— Отвечайте на вопросы и не поднимайте шума, — твердо сказал чиновник.

— Я ничего не сделал… Я не знаю, почему меня сюда привели…

— Все свидетели показывают, что вы взорвали бомбу перед зданием Смешанного суда[8]!

Он ничего не понимал. Что они — пьяны или свихнулись? Он отказывался верить своим ушам.

— Я не сходил со стула у входа в мастерскую Мухсина, — наконец проговорил он, — я не трогал офицера.

— Чепуха! Запирательство только осложнит дело.

— Но я ничего не делал…

— Вы бросили бомбу!

— Бомбу!.. Вы говорите — бомбу?!

— Солдаты и сыщики видели собственными глазами.

— Я вас не понимаю… не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он, ударив себя ладонью по лбу.

— Я говорю совершенно ясно, так же, как ясно ваше гнусное преступление!

— Но, милостивый сударь, меня ведь арестовали не за бомбу! Сыщик арестовал меня без всякой причины, мне ошибочно приписали нападение на офицера…

— Признайтесь, это облегчит ваше положение! Сообщите нам имена людей, впутавших вас в это преступление, не пожалеете…

— Господа, вы совершаете чудовищную ошибку! — завопил Айюб срывающимся голосом. — Я бедный человек, я никогда никого не трогал… Спросите Мухсина…

— Признайте все, вам же лучше будет!

— Мы знаем людей, которые стоят за вами, — вмешался человек, сидевший справа от следователя. — Мы прочтем вам их имена, покажем их фотографии — вы сами убедитесь, что нам все известно. Конечно, вы только неудачник, которого ввели в заблуждение. Для них вы лишь подставная фигура, орудие. Вас использовали, а потом трусливо и подло бросили. Признайтесь, это смягчит вашу вину, фактически сведет ее на нет!

— Признаться!.. Но ведь я не бил офицера…

— Где вы взяли бомбу?

— Боже праведный, бомбу…

— Значит, вы не хотите признаться?

— В чем мне признаваться?.. Бога вы не боитесь!

— Предупреждаю, запираться бесполезно.

Он вглядывался в лица тех, кто сидел перед ним, и видел непроницаемую стену. Все двери милости и надежды были наглухо закрыты.

— Неужели вам и правда нужно мое признание?

Выражение лиц изменилось, они стали заинтересованными, почти ласковыми.

— Ну, говорите же, Айюб, — сказал следователь.

— Признаюсь, что я наркоман…

Интерес тотчас сменился злобой:

— Вам угодно шутить?

— У меня в желудке пятнадцать граммов. Судебный врач может подтвердить…

— Вы губите себя!

— Сегодня я свою норму принял, и так каждый день… Вы когда-нибудь слышали, чтобы наркоман бросал бомбы?

— Оставьте эти детские уловки, вам все равно не отвертеться.

— Я еще и алкоголик. Не бил я офицера и бомбу не бросал!

— Довольно, Айюб!

— Хотите знать почему? Пожалуйста! Да я никогда не занимался политикой, мне наплевать на ваши конституции — хоть тысяча девятьсот тридцатого, хоть тысяча девятьсот двадцать третьего года! И на демонстрацию не ходил. Позовите врача!..

— Лучше последуй моему совету и признайся. Имена и фотографии перед тобой.

— Но послушайте, у меня единственное занятие — копаться в архивах да высасывать свои пятнадцать граммов в день. Приведите вашего доктора, спросите его, спросите любого!..

Прошел год, прежде чем Айюб вновь объявился у «дяди» Мухсина. Его обвинили в попытке взорвать Смешанный суд. Фотографию его поместили в газетах, и все считали Айюба героем-мучеником. Несколько известных адвокатов вызвались защищать его, и суд признал его невиновным. Когда объявили решение суда, зал взорвался аплодисментами. Теперь он пришел в мастерскую, друзья крепко обнялись. Айюб занял свое обычное место у входа.

— У меня есть отличный товар! — сказал Мухсин ласково.

— Целый год без него обходился, — отвечал Айюб со смехом, — знаешь, даже забыл, что это такое.

— Ну вот, пришло время вспомнить…

Айюб ничего не ответил. Мухсин смотрел на него с удивлением.

— Пошли их Аллах в ад! Айюб-эфенди, никак они тебя переделали?! Я тебя не узнаю.

Айюб улыбнулся, но опять промолчал.

— Но теперь тебя все любят, уважают… — продолжал Мухсин.

Айюб простодушно и весело засмеялся.

— Никто не верит, что ты наркоман, — вновь начал «дядя» Мухсин. — Там, наверху, и вправду думают, что ты ударил офицера и бросил бомбу…

— Мой процесс и был похож на разорвавшуюся бомбу! — гордо сказал Айюб.

— Что же ты собираешься делать? — недоверчиво спросил Мухсин.

Айюб задумался.

— Кое-кто предложил мне выдвинуть свою кандидатуру на будущих выборах, — проговорил он спустя некоторое время.

Потрясенный Мухсин смотрел на него, разинув рот.

— Но ведь там знают, кто бросил бомбу! — сказал он многозначительно.

— Ну и что? Даже если знают… Они говорят, что я отказался подтвердить обвинения, сфабрикованные против них…

— Но тебе же все равно, ты ни в чем таком не разбираешься?!

— В камере и на суде меня многому научили, — ответил Айюб с улыбкой.

Закария Тамир (Сирия)

Как умерла черноволосая Фатма

Перевод Г. Косача

Полуденное солнце стояло в зените над кварталом Саади, когда проповедник в мечети обратил слова свои к молящимся. Бог создал мужчин и женщин, говорил он, детей и птиц, кошек, рыб и облака. И сотворил он их всех, бедных рабов своих, из праха земного. Мужчины согласно кивали головами, и лица их были похожи на землю, из которой их создал бог, на землю, не омытую ни единой каплей дождя, на окаменевшую глину, из которой были выстроены их дома, на жесткую кладбищенскую землю, куда их опустят в тот день, когда они умрут.

Полуденная молитва окончилась, молящиеся покинули мечеть. И на их лицах мучительная тоска смешалась с тихим смирением. Многие направились в кофейню квартала Саади и, сидя там, говорили о том, что случилось несколько дней назад, когда Мунзир Салим пришел в полицию и, гордо подняв голову, заявил, что зарезал свою сестру, — ведь только кровью в квартале Саади смывают позор.

Вот и умерла Фатма, похожая на цветок, о котором мечтает каждое дерево, красавица Фатма, лучшим украшением которой были ее черные волосы — темные, как озерная гладь, где не отражается ни одна звезда, душистый шатер, где может надежно укрыться испуганный беглец.

Когда Фатма была девочкой, дед любил расчесывать ее волосы, ласково и гордо перебирая угольно-черные пряди, любовно шепча: «Ведь это же клад, настоящий клад…»

Однажды, смущаясь и робея, держа в руках поднос с кофе, Фатма вошла в комнату, где сидели свахи. Они смотрели только на ее черные как смоль волосы. А через несколько недель женщины с веселыми криками проводили ее в дом Мустафы, лицо которого не знало улыбки.

Мустафа любил Фатму и ее волосы, но каждую ночь ему снился один и тот же сон — будто он бежит под проливным дождем, и ни одна капля не падает на него.

Мустафа говорил Фатме:

— Я — мужчина, а ты — женщина. И женщина должна повиноваться мужчине, ведь она для него создана!

— Я повинуюсь тебе, делаю все, что ты пожелаешь, — отвечала Фатма.

В ответ он, вспылив, бил ее по щекам:

— Молчи, когда я говорю!

Фатма плакала. Но уже через минуту эта маленькая, веселая и беззаботная птаха забывала об обиде и начинала смеяться, вытирая слезы, которые текли по ее щекам. А Мустафа закрывал глаза, и ему казалось, что Фатма покорно говорит: «Люблю тебя и умру, если ты меня покинешь». Но Фатма ни разу не сказала ему этих слов.

Однажды, тяжело ступая, Мустафа вошел в кофейню квартала Саади и сказал брату Фатмы Мунзиру Салиму: