Безмятежность - Светлана Нилова

 Целый год прошел совсем незаметно. В художественной студии я научилась рисовать карандашами, фломастерами, гуашью, акриловыми красками и понемногу мы начали осваивать акварель. Мне с ней не хватало терпения. Надо было ждать. Пока краска высохнет и только после этого класть следующий слой. Я спешила, накладывала одну краску по ещё влажной другой, они у меня смешивались и получалась грязь. Я злилась и швыряла краски. То ли дело акриловые краски! Яркие, чистые цвета, быстро сохнут, не смешиваются и не выползают из-под нижнего слоя неожиданным разочарованием. У меня хорошо получались наброски витражей. Яркие лепестки цветов или оперение птиц в черной окантовке выглядели эффектно и привлекали внимание. А  вот акварель... Она вся мне казалась нервной, капризной и непредсказуемой. Учитель говорил, что с помощью акварели можно передать самые тонкие оттенки настроения и эмоций.  Но мои эмоции и душевные переживания от тонких были очень далеки. Они были яркими, сочными, наполненными событиями и радостной суетой, как и вся наша жизнь на Гавайях.

 Мы были вместе, каждый занимался своим любимым делом, и все мы были счастливы.

 Когда мне уже стало казаться, что мы нашли своё место на земле, точнее, ту землю, возле которой нам бы хотелось жить, нас снова сорвало с места и, подхваченная ураганом, «Ника» опять пустилась в плавание. Это произошло и в прямом и в переносном смысле.

 За день до шторма папа получил какое-то неприятное известие, пошептался с мамой, за пол дня снарядил яхту и «Ника» вышла из порта, когда небо стремительно темнело и где-то вдали уже полыхали молнии.

 Мне так жалко было покидать Гавайи! Новый учебный год должен был вот-вот начаться, я запаслась красками и специальной бумагой, чтобы хоть в новом году освоить сложную технику акварели. Но все мои планы рухнули. С друзьями я тоже не успела попрощаться…

 Я сидела в своей каюте и дулась на родителей. Зачем нам снова куда-то плыть? Ведь на Гавайях у нас было всё. Папа зарабатывал хорошие деньги, я – училась, мама тоже не сидела без дела. Платили ей не много, но зато её все любили. Мы все чувствовали свою нужность и значимость на берегу.  Даже я. На выпускном в школе меня наградили грамотой, как лучшую ученицу по естественным наукам. И в художественной студии тоже – объявили победительницей в конкурсе проектов. Я повесила свои отличительные  листы на папину «Стену Тщеславия» и уже всерьёз думала о том, чтобы завести собственную Стену.

 А друзья? У меня ведь впервые появились друзья.  Мы вместе учились кататься на доске на волнах. У меня получалось не очень хорошо, но меня все поддерживали. А в день Святого Валентина (оказывается, есть такой праздник), мне кто-то прислал сердечко, вырезанное из красной бумаги и букетик цветов. Подписи там не было, но я догадывалась кто…

 И вот, Гавайи остались за кормой. Осталось только красное сердечко над моим изголовьем. А я сидела и обижалась.

 Но обижалась я не долго. В каюту протиснулся папа. Он сел рядом, хотел меня обнять, но я отодвинулась.

 Папа вздохнул:

 - Пусть так. Нас нашли, Софи. Я узнал, что эмиссар картеля уже сел на рейс в Гонолулу.

 Я не поняла ни про картель, ни про эмиссара. «Нас нашли», - это было самое страшное. Я сразу вспомнила мамино изуродованное лицо, папу всего в проводках и трубках. Во рту мгновенно пересохло.

 - Нас убьют? – спросила я севшим голосом.

 Папа ответил не сразу, он медлил, но это не давало ни какой надежды. Просто он не хотел мне врать. А правда была такой.

 - Да. Теперь нас всех убьют.

 Я взяла у папы бинокль, поднялась на палубу и придирчиво осмотрела горизонт. Насколько я могла что-то разглядеть в сгущающейся тьме – преследования не было. Бандитам хватило предосторожности остаться в бухте. А может быть, их не пустила береговая охрана. «Нику» выпустили случайно: никому и в голову не могло прийти, что мы выйдем в открытый океан.

 Очень скоро стало совсем темно, я немного успокоилась: в такой темноте найти нас было бы очень и очень сложно. Однако  причины для беспокойства были. Это стало очевидным, когда я снова поднялась на палубу. Там было страшно. Такого урагана я не видела никогда в своей жизни. «Нику» метало, как щепку, вокруг ворочались тяжелые глыбы воды. И всё это было в темноте. Наши фонари бездействовали. Их толи разбило, толи залило водой. Паруса были убраны, мы шли на моторе.

 И тут сверкнуло. В одно мгновение я увидела громадную гору, сверкающую серебром. Она наползала на нас. Я коротко вскрикнула. Папа был сосредоточен и даже не взглянул в мою сторону. Мама схватила меня и затолкала вниз. В освещенной кают-компании было не так страшно. Но мама выглядела очень бледной, по её рыжим волосам стекала вода. Бормоча что-то, что мне никак не удавалось разобрать, она натягивала на меня поверх ветровки спасательный жилет.

 Потом она схватила меня за плечи и встряхнула, заглядывая в глаза:

 - Пожалуйста, Софи, пожалуйста! Не поднимайся на палубу. Будь здесь.

 По маминым безумным глазам я поняла, что мы попали в беду. В большую беду.

 А дальше начался Ад.

13. Крушение

 Я проснулась от холода. Взглянула на термометр. Он показывал +12. В такую же погоду мы гуляли по Брайтон-Бич в легких куртках. Я поглубже натянула сползшую во сне шапку и потрогала нос. Он был холоднее рук. Может у меня уже обморожение? Я читала про арктических путешественников. Как они замерзали в ледяной пустыне.

 То, что нас  несет в Арктику, я не сомневалась.

 На термометре двенадцать. И мне тоже двенадцать.

 Мы двигались на северо-восток. Я помнила, что на карте где-то в этом месте были Алеутские острова, Аляска.  Но это только на карте они тянутся густым гребнем. На самом деле от острова до острова – многие мили. И мы можем вовсе не встретить никакой земли и прямиком попасть на Северный Полюс. И замерзнуть уже там. Я представила наши окоченевшие трупы, покрытые изморозью. И как холодное солнце играет бликами на глыбе льда, в который превратится наша «Ника». Если не утонет, конечно.

 Но «Ника» держалась. Полузатопленная, изуродованная штормом и огнем, без руля и парусов, она держалась на поверхности и продолжала оставаться нашим домом. Достаточно было бы порыва ветра или легкой волны – и мы бы кормили рыб, но уже много дней был штиль. Даже удивительно.

 Сколько дней мы уже дрейфуем? Я перестала считать. Время потеряло для меня значение. Я даже не могла теперь точно сказать, сколько мне осталось до моего дня рождения: месяц или чуть больше? Я знала точно только, что тринадцать мне теперь не исполнится никогда.

 Я выбралась на воздух и легла на палубу. На солнышке было гораздо теплее. Снова стало клонить в сон. Наверное, это от голода. Но есть не хотелось. У нас ещё оставались припасы, не испорченные водой. В основном это были консервы. Мука, крупы, сухари и прочие макароны испортились сразу, как только в кладовку хлынул океан. Овощи и фрукты ещё держались некоторое время, а потом быстро начали гнить. Мама сказала, что продуктов нам хватит на месяц. И воды должно хватить. А вот хватит ли нас?

 Папочка совсем плох. Он оброс бородой и его лихорадит. Когда поднимается температура, он не в себе, смотрит сквозь нас и с кем-то разговаривает, размахивает руками.  Того и гляди, сломает шину, наложенную мамой. Мама в это время громко молится, ей страшно. Потом она делает папе укол и через некоторое время он затихает. Я не могу это всё слышать и забираюсь в свою каюту. Она почти не пострадала. Сначала я вместо папы вела судовой журнал. Под его диктовку записывала широту и долготу, температуру за бортом и то, что с нами происходит. Сухо и лаконично. Потом папа заболел и журнал я забросила. Какой в нем смысл? Ну, прочитают его те, кто нас найдут и что скажут? Скажут: «Ай-я-яй! Сами-виноваты!Не-ходите-в-море-в-шторм!» А нам-то какое до этого дело? Мы же будем мертвые. А если наоборот, спасемся, то зачем вспоминать о том, как треснул корпус «Ники», как молния ударила в мачту, спалила радиостанцию и все приборы, начался пожар. Раньше я думала, что самое страшное в море – шторм. Теперь знаю, что есть ещё страшнее: пожар во время шторма. 

 Пока папа не болел, он с помощью секстанта определял наше положение и отмечал на карте. Пытался починить рацию. Одной рукой у него плохо получалось, но какой-то передатчик он собрал. Папа  показал мне, как переключаются частоты и как работать на ключе. Только вот азбуку Морзе я не знаю. Только и могу, что стучать: три коротких, три длинных, три коротких. Так и стучу. Меняю частоты и снова стучу. И буду стучать, пока не кончатся аккумуляторы. Или пока  не умру.

 Почему-то я перестала бояться смерти. Умереть страшно только первый раз. Ну, может быть и второй тоже, пока не привыкнешь. Но когда Смерть подкатывает с каждой волной и когда каждая вспышка молнии над головой может стать последним светом… Уже не страшно. Только очень утомительно. Так и хочется закричать Богу: