Безмятежность - Светлана Нилова

 - Не вымещай свои неудачи на персонале, - покачал головой папа.  – Отношения с людьми важнее отношений с начальством.

 Я так хотела узнать, о чем они будут говорить, но тут пришла мама и увела меня из папиной палаты. В коридоре нам снова встретился Сэм.

 - Мистер Найколайски, - обратилсь к нему мама. – Могу я вас попросить побыть с Софи? Мне надо будет ненадолго уйти.

 Я вся вспыхнула. Сэм был старше меня от силы на год, а мама обращалась к нему как к взрослому и просила присмотреть за МНОЙ!

 - Вы можете рассчитывать на меня, мэм! – торжественно и по-взрослому отчеканил Сэм. – Не беспокойтесь.

 Когда мы снова остались одни, он восхищенно спросил:

 - Твой отец - секретный агент?

 - С чего ты это взял?

 - Ну, к нам редко прилетает ФБР. – Он смутился. – Честно говоря, вообще никогда не прилетало.

 Я кивнула  на палату:

 - На нем разве написано, что он из ФБР?

 -На нем - нет,  а на вертолете и на форме летчиков – да.

 Я не знала, что можно рассказать Сэму, а что нет. Но врать не хотелось.

 - Понимаешь, Сэм, это не моя тайна и я не могу тебе всего рассказать…

 Но Сэм с жаром перебил меня:

  - Не рассказывай! Никому не рассказывай, если это тайна. Причем – государственная! И я никому не скажу, - он перешел на шепот. – Вы секретные агенты под прикрытием, да?

 Я отвернулась и закатила глаза. Сэм истолковал мой ответ по-своему и молча показал,  что залепляет свой рот скотчем.

 Я улыбнулась в ответ и задала свой вопрос.

 - Откуда у вас такая необычная фамилия? Я таких никогда не слышала – Найколайски…

 - Нормальная русская фамилия.

 - Ты – русский? – удивилась я.

 - Я – американский, - обиделся Сэм.

 И, правда. Русским в семье Найколайски был только отец, Нил. Он всем говорил, что он -  русский и что его предки высадились на остров ещё с Берингом.  По воскресеньям Нил ходил в церковь, истово крестился там, и в тот же вечер в заведении для моряков пил водку и требовал независимости Аляски. Его сыновья, хоть и носили странные славянские имена, русскими себя не считали.

 Все Найколайски казались одинаковыми, как русские матрешки, отличаясь только размерами. И ещё Наколайски-старший носил бороду и его кудрявая голова отливала серебром.

 Вся семья, за исключением Сэма, который ещё учился в школе, работала на промысле крабов.  Матери у них не было, и я так и не спросила почему.

15. Сэм

 Мы подружились с Сэмом с первого взгляда и везде были вместе. Нас пробовали, было дразнить «парочкой», но мы так вздули шутников, что они улепетывали от нас во все лопатки. Но это было позже, когда я окрепла. А пока мы пребывали в больнице, Сэм ходил ко мне каждый день, рассказывал незамысловатые новости и сам, открыв рот, слушал мои рассказы о Гавайях, Полинезии, тропических рыбах и путешествиях под парусами. Здесь, на севере, паруса были не в ходу, да и море никогда не бывало небесно-лазурного цвета. Здесь океан был синим в ясные дни или черно-серым в пасмурные. Пасмурных дней было больше. Почти постоянно шел дождь и дул ветер. Если ветра не было, то город и порт были укутаны туманом.

 - Ну и занесло же вас! – восхищался Сэм, слушая мои рассказы.

 «Да, уж. Занесло» - думала я и вздыхала.  Меня не радовало жить в такой близости от Северного Полюса. Хотя я знала, что есть и более северные поселения и Сэм с жаром уверял меня, что зима обязательно будет теплой и что ниже 12 градусов температура вообще никогда не опускалась, мне было не по себе. Двенадцать градусов НИЖЕ нуля! Я помнила, как замерзала, когда мы дрейфовали на «Нике» и меня начинала пробирать дрожь. Я привыкла к теплу, к солнышку, привыкла начинать каждое своё утро с морского купания. А здесь  по утрам – только душ и после приходится надевать на себя кучу одежды. Я получила только один плюс: мои кудри, обычно жесткие и грубые, от пресной воды сделались мягкими, шелковыми и послушными.

 Но уйти из порта Датч-Харбор было невозможно. «Ника» требовала капитального ремонта и очень много вложений.  Из неё откачали воду и краном перенесли на берег.  Когда её поднимали, она так трещала, что казалось, вот-вот  развалится. Мне чудилось, что ей больно. Когда её поместили в ангар, я гладила её белые бока и плакала от жалости.

 - Хватит разводить болото, - упрекала мама, - пора работать.

 И мы работали.  Прежде всего, вытаскивали и разбирали уцелевшие вещи. Мои рисунки сохранились просто чудом! А вот вся папина электроника – сгорела. Да и многие вещи были испорчены огнем и водой, в том числе карты и одежда. Мои мелки и вовсе – полностью растворились. От них осталось только несколько пятен на обивке дивана.  Зато акварельные краски в толстеньких алюминиевых тубах – уцелели. Правда, наклейки с них смыло и невозможно стало определить, где какой цвет.

 Обнаружилось, что у нас совсем нет теплых вещей. То есть, конечно, были свитера, ветровки, шарфы, кроссовки, но все они были хороши только при плюсовой температуре и вряд ли сильно согрели бы нас зимой. Тут нам помогли сестры из миссионерского приюта. Узнав о нашем затруднении, они принесли кучу теплых вещей и обуви. Вещи были не новыми, но чистыми и добротными. Так я получила точно такую же зеленую куртку, как  у Сэма.

 - Спасибо, что вы помогаете нам,- поблагодарила сестер мама. -  Но вы уверены, что у вас не будет из-за нас неприятностей? Мы всё-таки не методисты, а католики.

 - Для добрых дел все равны, - улыбнулась сестра. – Мы  всем помогаем.

 Мама рассказала эту нравоучительную историю папе. Он только усмехнулся:

 - Так это они нас благодарить должны: Облагодетельствовали нас – и попали в Царство Божие.

 - Еретик! – накинулась на него мама.

 - Ты лучше узнай у этих добрых сестер, где можно пожить. Чтобы было недалеко от Датч-Харбора . Впрочем, здесь везде недалеко…

 На шикарную гостиницу, прямо на берегу залива, рассчитывать не приходилось. Даже с учетом огромной скидки она оказалась нам  не по карману.  Ещё надо было платить за аренду ангара и ремонт «Ники».

 И мы поселились в бывшей радиостанции. Это был небольшой домик в ведении  мистера Твитча, начальника всей связи острова с материком. По субботам в нем проходили занятия клуба радиолюбителей.

 Не знаю на каких условиях, но мистер Твитч разрешил занять нам две комнаты на втором этаже и пользоваться ванной комнатой, в которой стоял огромный водогрей и крошечный душ. Плиту, чтобы готовить, мы перенесли с «Ники».

 Пока рука не зажила, папа нанял рабочих для ремонта «Ники» и ревностно следил, чтобы всё было сделано правильно.  Там же, в ангаре, защищенном лишь от ветра и дождя, он перебирал остатки  радиостанции и остальные свои приборы.

 От удара молнии почти все из них взорвались или сгорели полностью, а если и не сгорели то восстановлению уже не подлежали. Молния прошлась по судну, круша и сжигая все на своем пути.  Она ушла в воду через рули. И нам ещё повезло. Молния всегда находит свой путь к воде. Она может уйти через гребной вал двигателя, через киль, или, пробив обшивку в подводной части корпуса. На «Нике» было установлено заземление, но оно почему-то не сработало. Может быть, пострадало от шторма ещё до грозы. 

 Там же в ангаре, я услышала родительский разговор. Говорил папа:

 - …хватит на домик где-нибудь в тихом городке и на колледж для Софи. Или мы восстановим «Нику». Но это последние деньги, Гленн. Больше у нас ничего нет. Совсем ничего. – Папа замолчал.

 Потом я услышала мамин вздох:

 - «Ника»  - это твоя душа, Ник. Это наш дом. Я не хочу никакого другого дома.

 Шорох, поцелуй  и снова мамин голос:

 - И никакого другого мужчину.

 Они ещё поцеловались, потом мама добавила:

 - А Софи может устроиться в жизни и без колледжа. Она красивая девочка…

 Папа перебил её:

 - Софи получит то образование, которое заслуживает. Колледжи ещё будут бороться, чтобы получить её в свои стены. Она умная и талантливая…

 Сердце у меня бешено заколотилось, а щеки вспыхнули. Папа считал, что я умная, а мама, что красивая. То, что я умная, я никогда не сомневалась. Но услышать это от папы! И ещё он сказал: «талантливая». Значит, я стану настоящим художником! А мама? Мама ведь сказала самое главное – красивая!

 В тот же вечер я добралась до большого зеркала и придирчиво осмотрела себя, разыскивая красоту. Рост – маленький, тело – худое, видны ребра. Лицо… Ну, вот на лице природа поиграла,  оно получилось по-настоящему красивое.

 Мамины и папины черты так затейливо переплелись в нем, что возникло нечто совсем иное. Это как с волосами. Мамины тяжелые, густые, насыщенные яркой медью и папины – черные, в крупных завитках вместе породили мои: ярко каштановые, кудрявые. Глаза у меня – папины: глубокие и черные, нос и щеки – мамины. При первом же взгляде видно, что я – её дочь. Губы, к моему великому сожалению, не пухлые и веселые, как у мамы, а папины – изящные и строгие. Я вздохнула: губы у меня получились мужские. Как и подбородок. Как и взгляд из-под черных бровей. Серьезный и настороженный. Я попыталась придать лицу беспечное выражение, сделать разные ужимки или наивное похлопывание глазами – у меня получались лишь гримасы. В конце концов, я рассмеялась, и лицо снова стало моим.