Вакуум - Тася Кокемами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого для меня началось время прощаний.
Тогда я работала в больнице, и у нас в отделении лежала Ирина. У неё был рак лёгких и тоже – никаких шансов на победу. Очень худенькая, маленькая женщина с копной пышных волос. Учительница русского языка и литературы. Она постоянно шутила, смеялась и подбадривала других пациентов. Рядом с ней у людей появлялась надежда. Однажды я увидела, как Нина Сергеевна, мать Ирины, плакала, стоя за дверьми палаты.
– Нин Сергевна, – положила я руку ей на плечо и хотела сказать что-то утешительное, но тоже расплакалась.
А она улыбнулась сквозь слёзы:
– Да я не об этом! Понимаешь, я так за неё благодарна! Что бы мы без неё делали?
Вскоре Ирина умерла. Умерла, как и жила – с улыбкой на лице.
Тогда мне показалось, что вакуум засасывает меня куда-то, где мне ни в коем случае нельзя оказаться, потому что меня ждут – наконец-то меня ждут! – в другом месте. Я решила поверить этому чувству и ушла из больницы.
Конечно, я должна была уйти и тогда, в парке, когда заметила связку ключей и арматуру, лежащую в кустах в окружении тряпок…
Я теряю баланс и падаю куда-то в темноту. Вдох – выдох, вдох – выдох. Не помогает. Исчезает студия самообороны, фонарь, переулок и, кажется, я сама. Пытаюсь уцепиться хоть за что-нибудь, хоть за соломинку.
Передо мной возникает любимое, знакомое лицо. Победа! То есть – Виктория! У мужа был брат, а у него – дочь Виктория. Я влюбилась в неё с первого взгляда, с того момента, когда она выбежала навстречу, обняла меня за коленки и прошепелявила: “Ну фсё, теферь ты моя, теферь мы будим друфыть!” Есть такие дети, лучистые. Они смеются, как колокольчики, и взрослым в их присутствии хочется смеяться и дурачиться. Никогда и ни к кому я не испытывала подобных чувств – ради Виктории я была готова на всё.
Когда ей было пять лет, она тяжело заболела. Очень тяжело.
“Только не её, только не её! – просила я Бога, в которого не очень верила. – Возьми меня, возьми кого-нибудь ещё, только не её!”
Я подключила все свои медицинские связи. И, на всякий случай, пошла к бабке-шептунье. В этих бабок я верила чуть меньше, чем во врачей, но чуть больше, чем в Бога. Бабка была рекомендована друзьями. Она спросила:
– А что ты готова отдать взамен?
При этом она имела в виду не деньги.
– Что угодно! – ответила я.
Бабка посмотрела на меня оценивающим взглядом, усмехнулась и сказала:
– Придёт срок, и отдашь!
Я не стала уточнять, что она имела в виду, но послушалась её наказа пойти в квартиру брата и посмотреть, не торчит ли из его входной двери швейная игла. Игла торчала. И не одна, а целых три. В самом низу, ближе к полу, они впивались в дешёвый дерматин своими жалами.
– Это блондинка с тёмной душой вашу Викторию сглазила! – постановила бабка. – Аккуратно вынь иголки – только не задень остриё! И принеси мне.
Когда я это сделала, она долго что-то шептала над каждой иглой, потом ломала её пополам и бросала в огонь.
В это же время выяснилось, что брат давно встречался с другой женщиной и хотел уйти к ней, но всё никак не решался. Мы так и не узнали, была ли порча её рук делом, но после манипуляций бабки Виктория пошла на поправку – к большому удивлению врачей, они разводили руками и говорили, что чудеса бывают. А брат сделал выбор в пользу семьи.
Виктория так и осталась светлым лучиком в моей жизни – наша дружба длится до сих пор. По-настоящему мы породнились три года назад – ей понадобилось переливание крови, и я дала свою. Не знаю, об этом ли сроке говорила бабка и надо ли будет отдать Виктории что-то ещё, но мои чувства к ней не изменились – ради неё я готова на всё. В последнее время она немного отдалилась, но я не настаиваю на общении – так бывает даже между очень близкими людьми.
Мысли о ней помогают вынырнуть из темноты. И вот я опять иду по улице. За моей спиной раздаются тихие шаги. Сжимаюсь в комок и перебираю в уме известные мне приёмы. Глупо, конечно – против призраков дзюдо не поможет. Но сжиматься в комок стало моей привычкой. И в этом не только страх, но и концентрация сил. Гремучая змея тоже собирается в клубок перед тем, как броситься на обидчика и впиться в него зубами.
Что-то легонько утыкается мне под лопатку, я резко оборачиваюсь и вижу лист бумаги, сложенный самолётиком. Это очередной рассказ.
В тишине тихого терема
Чёрный гроб на колёсиках едет по улице. Вокруг – ни души. Гроб спотыкается о булыжник, но не теряет ход. Он едет прямо к ней, к Анаит. Она хочет закричать, позвать на помощь, но оглядывается и понимает, что в этом городе все умерли. Все, кроме неё. Гроб останавливается, его крышка откидывается и оттуда поднимается маленькая Гаяне.
Страх меняет свой оттенок. Теперь Анаит страшно не за себя, а за Гаяне. Это её любимая племянница. Лицо девочки, обычно румяное, бледно-синего цвета.
– Спаси меня! – говорит она, протягивая руки в мольбе. – Спаси меня и других!
Анаит начинает мотать головой. Она просыпается. Дневной сон всегда её немного выматывает, но сейчас ей кажется, что дело не в этом. Она протягивает руку к телефону, чтобы позвонить сестре, но не успевает набрать номер – сестра звонит сама. Она рыдает:
– Её нет! Её больше нет, нет!..
Сегодня, когда маленькая Гаяне возвращалась из школы, её сбила машина.
Анаит слушает молча, пытаясь понять новую жизнь. Жизнь, где она больше никогда не услышит смех своей племянницы, не увидит блеск её чёрных любопытных глаз, не заплетёт её непослушные кудрявые волосы в две косички.
В эту секунду в душе Анаит наступает зима…
Белый снег падает на чёрную землю, жёлтые листья, почти голые деревья. Анаит смотрит в окно. Уже год, как она живёт в новой квартире.
Старую пришлось продать после того, как они развелись с мужем. Вернувшись домой с похорон племянницы, Анаит протянула мужу стакан воды и сказала: “Я ухожу”. Стакан упал, стекло разлетелось вдребезги, вода разлилась по полу, и Анаит пошла собирать вещи.
Сколько она себя помнила, она как бы плыла по течению, просто принимая то, что встречалось на её пути, не задумываясь, не зная, что ей по-настоящему нравится. В институт поступила за компанию, замуж вышла потому, что ей предложили, на
