Вакуум - Тася Кокемами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они начинают складывать старое и ненужное в мусорные мешки, выносят их на помойку. К вечеру Наташа уходит и обещает прийти завтра. А Мара решает провести ночь в квартире.
Это очень странно спать там, где ты вырос, потом, много лет спустя. Мара долго ворочается, вспоминая детство. И не замечает, как деревянная фигурка старика вылетает из открытого шкафа. Старик усаживается ей на грудь и больно стучит в неё посохом:
– Ты моя!
Она хочет закричать, смахнуть старика, но он такой тяжёлый, что она не может пошевелиться.
– Моя! – старик широко открывает рот и Мара исчезает в нём целиком.
В абсолютной темноте она чувствует прикосновение чьей-то руки.
– Не бойся! – говорит ей женский голос, похожий на её собственный. – Смотри и слушай!
И голос показывает ей историю. Древнюю как мир. О предательстве, жадности и желании владеть тем, чем владеть невозможно. Она видит, как один брат убивает другого – вонзает ему в спину нож. И тоскует потом, и страшится, но не хочет сознаться в содеянном. Она видит, как в этой тоске он берёт тот самый нож, кусок дерева и вырезает фигурку старика. Она видит, как кровь, оставшаяся на ноже, и смятение того, кто держит его в руках, входят в старика. И старик обретает силу. Чтобы потом, переходя из поколения в поколение, подчинять своей воле людей, заставляя их проживать то, что прожили братья. Снова и снова.
– Ты моя!.. – слышит она ядовитый шёпот старика. – Всегда была моей…
Мара кричит, просыпается в жару и больше уже не может заснуть. Фигурка стоит у изголовья кровати, хотя она совершенно точно помнит, что оставила её вчера в шкафу. У неё болят кости и ломит всё тело.
– Кажется, я приболела, у меня нет сил ни с чем разбираться, – звонит она Наташе.
– Это ничего, у меня есть ключ, – успокаивает её та. – Отдохните пока. Я же сказала, что помогу!
Мара закрывает квартиру и едет к себе домой.
Через десять дней она возвращается. В квартире намного чище. В ней почти не осталось старья. В ней также не осталось ни украшений Лайлы, ни сервиза на двадцать четыре персоны, ни Мейсенского фарфора, ни винтажных нераспечатанных упаковок французских духов – ничего, что представляло бы хоть какую-то материальную ценность.
Наташи тоже нет. Выключен её телефон, а соседи, которые её рекомендовали, понятия не имеют, как её найти и где она живёт. Они не могут поверить в то, что случилось – Наташа два года ухаживала за их бабушкой. И у них ни разу ничего не пропало.
“Я вам помогу!” – вспоминает Мара её слова.
Она опускается в кресло. Вдруг воздух перед ней начинает дрожать и появляется Лайла – красивая и молодая. Она хохочет.
– Стоило только отойти на минутку! – говорит она.
Почему-то Маре не страшно. Она тоже начинает смеяться. И так они смеются, пока Лайла не прикладывает палец к губам:
– Шшшш…
В руках у Лайлы появляется что-то вроде экрана. На этом экране видно, как Наташа едет в поезде. На столике перед ней деревянная фигурка старика с посохом.
– Ты моя! – тянет он руки к Наташе. – Моя!
В купе заходит другая женщина.
– А это ты зачем прихватила? – кивает она на фигурку.
Наташа рассеянно пожимает плечами:
– Не знаю… На удачу!..
Она действительно, не знает, зачем ей эта фигурка. Рука сама потянулась к ней в последний момент, когда она выходила из квартиры. А взяв в руки, она уже не смогла её отпустить. Теперь ей хочется трогать её, прижимать к себе.
– Нам с тобой по пути! – тихо прошептал ей тогда старик.
Мара видит, как его глаза загораются алчным огнём и из них, как черви, выползают красные нити. Эти нити сначала тянутся из видения на экране к ней, Маре, но потом рвутся одна за другой, чтобы вслед за этим опутать собой Наташу. Уже через минуту Наташа окутана ими, как коконом, из которого ей не вырваться.
Это видение исчезает. На экране начинают быстро мелькать вещи и связанные с ними воспоминания. Мара не может понять, кому они принадлежат – она чувствует себя и собой, и теми, чьи пути сошлись в ней, как в финальной точке… Она тянет к ним руку, чтобы потрогать, но понимает, что вещи и воспоминания такие хрупкие, что тут же развалятся.
– Прощайте!.. – говорит она им.
– Прощай и ты!.. – говорит ей Лайла и тает в воздухе.
Мара закрывает глаза. И сидит так какое-то время. Когда она их открывает, они больше не держат её на месте.
Она встаёт и начинает собирать оставшийся мусор в мешок. В куче тряпок, аккуратно сложенной в углу, она находит свои детские туфли.
– Шуе, шуе, вохин зи беайлен…Туфельки, туфельки, куда вы торопитесь? – звучит у неё в ушах голос Лайлы.
– Туда, где нас ещё не было, мама, – отвечает ей Мара. – Туда, где нас ещё не было.
Глава девятая
Кто же пишет эти рассказы? И имею ли я право брать их себе? Впрочем, похоже, у меня нет выбора. Я аккуратно складываю бумажки в карманы плаща. Надо отметить, что карманы уже изрядно распухли. Хорошо, что они такие вместительные! Как начинающий писатель… да, пожалуй, я могу отнести себя к начинающим писателям, несмотря на возраст, – ведь неважно, когда начинать… Как начинающий писатель я ликую – каждый рассказ можно превратить во что-то большее, например, в роман! Теперь только осталось выбраться отсюда, чтобы изучить весь материал как следует.
Я заглядываю в окно студии самообороны, где мы познакомились с мужем. В студии всё на своих местах. Мне даже кажется, я вижу наши фигуры.
– Мишка, – представляюсь я.
– Андрей, – представляется муж, слегка удивившись моему имени.
Помню, у меня плохо получался один приём, я смущалась и избегала его выполнения.
– Мишка, – положил мне тогда руку на плечо Андрей, – не бойся. Ты всё можешь. Ты – настоящий боец!
Он умел поддержать, когда хотел. И это было так воодушевляюще. До этого я часто слышала обратное. От деда. Когда он хотел поучить меня жизни, то начинал с присказки: “Ты, Мишка, не боец!”, после чего пускался в пространные рассуждения о дисциплине, бесстрашии и самоотверженности настоящего воина.
А потом был день, когда он умирал. И я узнала, что дед никогда не был на поле боя – во время войны он был совсем юным и служил в тылу, да и потом тоже – ни разу ему не довелось понюхать пороха. И выходило, что в тот день была его первая и последняя настоящая битва. Это было особенно печально, потому что у него не было никакого шанса на победу. Он плакал, как ребёнок, боялся, хватал меня за руки. Я не знала, что ему сказать. Поэтому просто сидела рядом. Мать с отцом тоже не знали. И
