Вакуум - Тася Кокемами

– Я не впущу тебя! – шепчет Софи. – Уходи!

Но грохот не прекращается. Кажется, дверь сейчас слетит с петель. Софи вскакивает с кресла и кричит:

– Уходи, уходи, уходиииии!

И что-то ещё – бессвязное, захлёбываясь от страха и слёз.

Наконец, она не выдерживает, подбегает к двери и распахивает её настежь.

В лунном свете, на песке перед домом начинают появляться и тут же исчезать детские следы – один, второй, третий, четвёртый… Они бегут в сторону речки – оттуда слышится всплеск и радостный смех.

София вытирает слёзы. Потом спокойно закрывает дверь, идёт в свою комнату, берет в руки кисточку и начинает рисовать. Она рисует круги, пятна, неясные очертания фигур. Она рисует кисточкой, карандашом, пальцами, локонами своих волос. Она рисует. И её уже не остановить.

Вынырнув из рассказа, я отмечаю, что кафе опустело. Нет даже баристы. Я сворачиваю брошюру, кладу её в карман и выхожу на улицу. На улице по-прежнему царит ночь или поздний вечер, горят фонари, мчатся машины. Скорее всего, ими тоже управляют люди с постоянно меняющимися лицами. Или вообще там нет никаких людей – машины едут так быстро, что я не успеваю их как следует рассмотреть.

Любопытно, что каждый рассказ, начиная с первого, я не просто слышу или читаю, а испытываю. Да, это верное слово – испытываю! Как будто проживаю фильм, где я одновременно и участник, и зритель, и создатель. Ещё это немного похоже на сон – иногда мне такие снятся – в котором я человек с другой судьбой, иногда мужчина…

А, может, я сплю? Ну конечно, как я не догадалась! Впрочем, во сне об этом всегда сложно догадаться. Я подпрыгиваю и пробую взлететь. Когда я, наконец, понимаю, что сплю, то всегда могу взлететь. Но сейчас у меня ничего не получается – я плюхаюсь на тротуар со всей тяжестью собственного веса. Ладно, у меня есть ещё один трюк. Я пытаюсь проткнуть левую ладонь указательным пальцем правой руки – во сне всё эфемерное, поэтому он обязательно проходит насквозь. Палец упирается в твёрдую, вполне материальную, поверхность, и никуда не проходит. Я пробую третий трюк – пристально смотрю на свои ноги. Если бы это был сон, то они почти сразу принялись бы менять очертания и размер. Но и это не работает. То, где я нахожусь, является чем угодно, только не сном!

Чем же оно является? Мой ум любит объяснять происходящее – объяснения примиряют меня с хаосом жизни. Но сейчас я абсолютно растеряна.

– Маамочка… – вырывается из моей груди жалобный звук.

Мать никогда не была мне крепкой моральной или эмоциональной опорой в жизни, но именно её я призываю в минуты отчаяния. Передо мной встаёт её лицо… Иногда, особенно, если рядом не было бабушки, отца или деда, в ней просыпалось нечто, что в их присутствии казалось спящим. Возможно, это и было её внутренней пружиной – той самой, которая не позволяла согнуть её до конца. Просто в ней эта пружина могла сжиматься до предела. И когда она разжималась, мать начинала тихонько напевать песни, обнимать меня и сочинять смешные истории про край света…

“Мам, давай убежим на этот край!” – предлагала я ей. Она не спрашивала, зачем, а только печально улыбалась.

Но вдвоём мы оставались редко. И большей частью жили в этом своём заколдованном царстве. Паутина, которая нас окутывала, мешала увидеть не только друг друга, но и самих себя.

Я не имела ни малейшего представления о том, каковы мои истинные предпочтения и интересы – на момент переходного возраста, мою голову наводняли разнообразные идеи и желания, но почти все они были чужими. Под влиянием этих идей, после восьмого класса, я пошла учиться на медсестру. Дед был счастлив – ведь они военнообязанные. Помню день, когда с гордостью принесла военный билет домой, и его обложку – красную, как кровь.

Как та самая кровь, которая текла у меня по ноге, когда я встала с холодной земли в парке после того, как осталась одна. Я вытерла её порванными трусами – они валялись тут же. И увидела связку ключей…

Нет, нет, нет! Я пока не готова думать о том, что было дальше. Подумаю о других ключах. И ещё немножко о матери. Да.. так вот… Мне кажется, что если у кого и были ключи от двери, ведущей прочь из заколдованного царства, в котором прозябала наша семья, то это у неё. Просто она не знала, как ими пользоваться.

Я чувствую, как проваливаюсь в тёмный вакуум. Уловка с мыслью о матери не помогла. Вдох – выдох, вдох – выдох, задержка дыхания. Вдох – выдох, вдох – выдох. Отпустило. Я сворачиваю в переулок. Он тоже кажется знакомым. Где-то здесь была студия самообороны, куда я записалась в надежде научиться давать отпор. В этой студии я встретила мужа. Этому событию предшествовал визит к экстрасенсу.

Экстрасенс был азиатского типа мужчиной с длинными тёмными волосами и разноцветными глазами (одним синим, другим – зелёным), одетым в джинсы и майку. На его груди красовался амулет в форме черепа доисторического животного. Схожий череп смотрел на посетителей со стены. Также экстрасенс курил трубку, нашпигованную ароматными травами, создавая, в общем, впечатление человека, которому можно доверять. Я очень хотела избавиться от страшных головных болей, которые меня мучили, а заодно узнать будущее.

Экстрасенс долго всматривался в моё лицо, после чего, не вдаваясь в подробности, заявил, что мне нужно изменить направление жизни. На этом визит был окончен.

Мне показалось, что речь идёт о любви, поэтому, когда на следующий день я пошла в студию самообороны и увидела симпатичного тренера, то сразу влюбилась. И довольно скоро вышла за него замуж.

К тому времени я примирилась с семьёй, поэтому мы сыграли свадьбу, “как положено” – со всеми родственниками, друзьями, криками “горько” и обрядами, вроде похищения невесты. У меня даже было приданое – скрепя сердце, мать отдала свою любимую, закалённую в боях со свиными отбивными, чугунную сковородку.

Поселились мы с мужем отдельно – у него была хорошая двухкомнатная квартира – и принялись вить гнездо. В основном вила его я – мне хотелось, чтобы наше гнездо непременно отличалось от родительского. Поэтому в квартире было не протолкнуться от мебели и того, что дед называл “цацками-мацками”. Муж постоянно задевал и ронял на пол фарфоровых птичек и другие мелкие предметы, чьё предназначение, возможно, как раз и состояло в том, чтобы один раз взлетать и разбиваться.

Я сажусь на скамейку. Вдруг сверху что-то падает – я едва успеваю отскочить в сторону – и разлетается вдребезги. Под светом фонаря пытаюсь рассмотреть, что это было. Кажется, осколки